Опыты жизни
(Одно из моих интервью)
Давно когда-то, еще школьницей, я прочитала интересную книгу старика Генри Форда: «Моя жизнь и мои достижения». В этой автобиографии знаменитый фабрикант автомобилей, описывает путь активного предпринимателя, который преодолевая, казалось непреодолимые препятствия и козни конкурентов, все-таки нажил десятки миллионов своего состояния, начав, что называется без «гроша в кармане». Строго говоря, он стал делать, а потом выпускать и даже фабриковать колоссальное количество автомобилей, начав дело в простой сельской кузнеце.
Так, почти что из ничего он создал себе не только мировую славу, но и - главное на мой взгляд - сказочное богатство.
- А чем я хуже него?.. - думала я, когда мне шел уже девятнадцатый год. - Почему я не могу попробовать свои силы и стать тоже миллионершей?
И отвечала сама себе:
- Могу и должна, потому что все говорят, что я очень умная, красивая и сообразительная девушка!
А тут, как раз, мне попалась в руки и другая книжица, в которой описывались чудеса Холливуда: там очень много интересных и миловидных женщин и мужчин стали также мировыми знаменитостями в очень короткое время, да еще и миллионерами! И все оттого, что решительно и смело пошли навстречу жизни!
- Иду! - громко сказала я сама себе и пошла!
Через две недели я была уже в Лос Анжелосе вопреки ахам и охам моих драгоценные, высокоморальных родителей.
Мой провал на этом поприще начался, можно сказать, с первой же репетиции. Даже еще раньше: при первом отборе новых артистов, коих привалило что-то около двух десятков, допущенных к отбору, а вообще всей желающих было свыше сотни! Но я едва преуспела и меня (как видно за красоту и изящество фигуры) пропустили в Отборочную Комиссию, а танцевала я слабо.
У меня были прекрасные каштановые волосы с золотым отливом, очень выразительные большие глаза, черные брови и ямки на щечках... Режиссер, не особенно приятной наружности, лет сорока пяти с гаком сказала, глядя на меня прямо в упор и морща нос:
- Э-э-э... - (честное слово, так и тянул свое идиотское (э) неестественно долго!) - Мне не нравится цвет ваших волос. Для моей картины вы должны коротко остричь ваши волосы и окрасить их в совсем светлый тон. Брови надо перенести выше, а свои сбрейте. Ямку на щеке я заклею большой мушкой. А так, как будто, все остальное годится
я отобрал уже для вас платья. Ваша портниха имеет все мои указания.
- Я хотела бы просить вас не менять цвета моих волос, так как я их еще ни разу не
красила – сказала я, набравшись храбрости, защищая свои природные прелести.
- Цвет ваших волос для моей картины не годится. Если вы это не можете сделать, мы найдем вместо вас другую артистку.
- Ну, позвольте хотя бы не брить мне бровей.
- Вы обязаны выполнять все мои распоряжения, иначе вы нам не подходите. Мы вам платим большие деньги и вы должны за это работать так, как нам надо, а не так, как вам хочется!
И я рассталась со своими волосами, бровями, чарующей, ямочкой... А цена... Цена, правда, была приличная, но все-таки я ее не получила.
Затем начались бесконечные репетиции. Для первого раза мне дали бессловесную, роль служанки - невольницы у какой-то статс-дамы при жене инфанта. Это было вроде того, как у нас говорили: должность старшего помощника младшего конюха у заместителя
пятого дворника.
Началась первая репетиция. Зажглись мощные прожекторы и зацокала кинокамера.
По ходу пьесы какой-то воин с большим мечом на пояса дол жен был охватить меня и поцеловать. Воина играл очень красивый, статный, могучий мужчина, примерно лет тридцати. Охватил он меня молниеносно, и я не успела опомниться, как он уже целовал меня! К счастью я успела отклонить свои губы в сторону и он поцеловал меня в. щеку.
- Стоп! - заорал режиссер: - Не водится! Вы - невольница, - обратился он ко мне, тараща глаза: - Вы не можете ему сопротивляться. Вы должны закрыть глаза, слегка обнять его и подставить для поцелуя ему свои губы. Все снова. Повторяем эту сцену. Начали!
Снова воин схватывает меня как зверь и целует в губы с азартом. Я закрываю глаза и замираю.... Это был поцелуй далеко не тот, которым я целовалась со своими поклонниками даже наедине.
- Не так, не так, не так! - опять заорал режиссер: - При поцелуе вы должны прильнуть к нему всем телом, а вы отдаляетесь. А потом вы тоже должны целовать его... Не забывайте, что вы - невольница и вы обязаны выполнять всё, что от вас он хочет.
Это было уже начало кошмара! Сцена была повторена опять, но на этот раз виноват был артист: он целовал меня «не так как надо»... Целовал бесстрастно...
- Вот я вам! покажу, как вы должны ее целовать, - волновался режиссер. Он еще наглее схватил меня в свои объятия, крепко к себе прижал и что называется впился в мои губы долгим и душным поцелуем! Многократное повторение этой сцены я едва перенесла: я ведь - живой же человек все-таки! Чужие, разные люди десять раз целовали меня с таким; азартом, о каком я только читала в романах и который невольно дурманит сознание.
После всех таких «репетиций», ко мне подошел режиссер и нравоучительно сказал:
- Вы совершенно не умеете целоваться. В следующей картине я буду снимать вас с
ним крупным масштабом, а для этого вам необходимо научиться целовать у моего помощника. Питер! - крикнул он декоратору: - позовите мне Жака.
Это было уже завершение самого определенного конца, так как с женатым Жаком у меня установились очень дружеские отношения чуть ли не с первого дня моего пребывания в студии. Брать уроки поцелуя вообще, а тем более у того, к кому я питала более чем чистую симпатию, было слишком. На другой же день я подала заявление об уходе без объяснения причин. Не знаю, как выдерживают там такое учение другие молодые девушки, но я не смогла.
Через несколько недель, перебрав в уме все «за» и «против», я также твердо решила быть врачом, но учиться долгие годы тоже мне не хотелось. Думала, что смогу лечить людей так, как теперь лечат все врачи, как только придет впервые пациент, послать его делать с десяток всяких анализов, просвечиваний, кардиограмм, исследований, а потом, когда я получу из лабораторий все эти данные, то по многочисленным справочникам для врачей уже буду определенно знать чем болен мой пациент. Но все-таки лечить я его не буду: не выгодно! Ведь при, современном сказочном развитии медицины каждый врач может очень быстро вылечить от любой болезни каждого, а так как это лишает работы сотен врачей и грозит им пойти на общественное воспомоществование по безработице, то - ясное дело! - врачи никогда не стремятся излечивать своих больных. Они лечат и лечат, и лечат до тех пор, пока больной естественно умрет от старости.
Говорят, что один пожилой доктор, уезжая на трехмесячный отпуск, передал своему сыну - недавно окончившему Медицинский факультет и имеющему право врачебной практики, кабинет и пациентов, которых он лечил уже многие годы. Когда доктор вернулся, сын с гордостью заявил отцу:
- Ты, папа, отстал в своих знаниях! Ту пациентку, которую ты лечил восемнадцать лет и не мог вылечить, я вылечил в два месяца!
- Ты очень глуп, мой сын! - ответил отец: - Я мог бы ее вылечить даже в течение одного месяца, но ты должен быть ей благодарен, что на ее деньги, которые я получал за
визиты, ты получил высшее образование и стал врачом! «Не много сказано, но сказано много», говорили римляне. И все же, как не было заманчиво такое занятие, я должна была отказаться от него: хоть немного я все-таки должна была бы знать хоть кое-что в медицине, а на это надо было потратить год-два. Такое количество времени меня не устраивало. Кстати, я обратила внимание на политиканов они много говорят, ничего не делают, специального образования не имеют, а живут припеваючи, еще лучше, чем врачи и кинозвезды. Почему бы мне не заняться политикой, выставить свою кандидатуру в конгрессмены и до 95 лет своей жизни я буду обеспечена, как почетный и многоуважаемый, действительный член Сената!?
Сказано - сделано! На другой день своей гениальной мысли я была в партийном Комитете одной солидной партии и заявила, что с моей эрудицией и знаниями могу быть не только мэром! города, но и сенатором. Со мной согласились.
В короткий срок я завязала обширные знакомства, принимала ухаживания только миллионеров, часто выступала с гуманитарными речами... Короче: проявляла энергичную
деятельность, подготовляя себе высокую кандидатуру в сенат. Я знала, что могу давать какие угодно обещания, даже явно невыполнимые, и мне ничего не будет, если я их не выполню, ибо такова предвыборная лихорадка. Кроме того я знала, что партия может легко истратить на выборную компанию миллион долларов, чтобы её кандидат вышел победителем, а так как американцы в коммерции очень сведующий народ и никогда не бросят на ветер свою копейку, чтобы не заработать на ней десять, как минимум, то тут можно и балагуру выйти в люди.
Но здесь тоже оказались подводные рифы, и я не попала даже в кандидаты для кандидатов... Во первых я - женщина, что «им» (не хочу называть имена) непривычно и нежелательно. Ясно: сами хотят быть в сенате! Во вторых я без политического прошлого.... А на что им мое прошлое?!... В третьих... Даже перечислять не стоит: меня просто не пустили. Не зря же говорил мне папа, что политика очень грязное дело.
Теперь я исследую спортивные возможности, чтобы взять какой-либо приз в полмиллиона долларов, а то, может быть, и больше, если дадут. Мне рассказывал один спортсмен, что он где-то на Олимпиаде взял как-то золотую медаль, но полицейский увидел и приказал положить обратно. Чудак! Не мог взять атлетически.
А еще лучше, я буду что либо изобретать, еще дальше расщеплять атом! Ведь все
ученые говорят, что в этой области бесконечное количество всевозможных возможностей. И я стану мировой известностью. Мое имя войдет в историю как имя Менделеева, Попова, Павлова.
Я думаю, что это самое верное дело!
Вл. Дордополо.
|