ВОСПОМИНАНИЯ О САШЕ ЧЕРНОМ.

     Выехала я из Злата-Праги в январский дождливый день. Почему ее называют золотой, мне никогда не было понятно. Почти весь год до самой осени ничего похожего на золото в Праге нет. Туман, про­тивный моросящий дождь, полутьма и сажа, сажа всюду. Никто никогда не носит белых шляп, мазки сажи на лицах, холодно, мокро, угрюмо.

     Я покидаю Прагу с радостью. Замерзшая, в мокром пальто, я влезаю в вагон на Вильсановом надражи,  засыпаю устроившись в уголок, дождь стучит в окно поезда, тоска...

     Сколько еду - не знаю, но вдруг просыпаюсь от страшного стука от­воряющихся окон. Смотрю в окно и ничего не могу понять, мы ныряем из одного туннеля в другой, они короткие, но Боже, сколько их. Солнце, какое солнце. Никогда я не видела такого в Праге. Все купе залито солнцем, вся публика у окон, картина феерическая, все зелено, с гор бегут потоки речушек, они яркие, все сине-голубые, а вни­зу камни, песок - все абсолютно белое. И вот это сочетание бело-синего, освещенное золотыми лучами солнца, чудесно. Ничего подобного по красоте я не видела еще в своей жизни. Стоим зачарованные у окон и невозможно оторваться. Наконец поезд медленно подходит к перрону. Я в Риме. Здесь погода переменилась, тоже идет дождь, но не наш Пражский. Мелкий, веселый, радостный, но никто не боится дождя в Риме, так как через пять минут засветит солнце и асфальт на дорогах через мгновение высохнет и опять весело и радостно.

     Я все же вымокла изрядно, пока нашла нужную мне виллу. По дороге несколько раз пришлось обращаться к встречным. Особенно поражала масса монахов, в необыкновенной красоты нарядах. Итальянского языка я тогда не знала, но французский язык там знаком очень многим, а монахи все говорят на нём и было очень приятно говорить с ними.

     Наконец я добралась до нужной мне виллы. Вид у меня был печаль­ный, все таки я промокла.

     Всюду стояла тишина, очевидно меня не ждали. Калитка открылась и я без разрешения вошла во двор. Вилла была чудесная, со всех стен спускались грозди фиолетовых глициний - весь балкон был увит ими. Внизу в дверях стоял человек в халате, с черногорской шапочкой на голове.

     Он с удивлением и невероятным лукавством в глазах смотрел на мою несчастную фигуру. - "Заходите. Вы кажется немного промокли и вам на­до поскорее переодеться. Печей у нас нет и в комнатах невероятный холод, здесь очень легко простудиться".

     От смущения я не рассмотрела этого человека - вид у меня, вероят­но, был действительно забавный.

     Глядя на этого человека я сразу вспомнила: " Голова моя седая, а глазам 16 лет," Сомнений не было, передо мной стоял Саша Черный, смотрел на меня и улыбался. Таких глаз я никогда и ни у кого не ви­дела. Он выглядел совсем молодым, без единой морщинки, с очень мягки­ми, приятными чертами лица с каким то юношеским задором в глазах. Так странно было видеть его седые волосы весело вьющиеся над челом, но это его не портило.

     На нем был коричневый теплый халат, неизменный его спутник. Так вот каков был Саша Черный - поэт, стихи которого я любила, такой же опасный насмешник в жизни, как и в стихах.

     Вероятно я слишком долго его рассматривала и он рассмеялся. Меня по­разил этот смех. Он совсем не был веселым. Грустное лицо как всегда и только глаза сияли немеркнущим светом.

     "Идите, идите скорее в комнаты, там вы найдете всех кто вам ну­жен". Он знал, что меня ждали. Я прожила с семьей Глигберг в одном доме несколько месяцев. Обедали мы тоже вместе и это было самое приятное время.

     Алек. Мих. не давал нам спокойно есть, реплики его по поводу обе­да были так злы и остроумны, что обязательно кто-нибудь из нас давил­ся и начинал неистово кашлять, а он сам, как самый талантливый комический артист никогда не смеялся, только удивленно раскрывал и без того большие глаза, что вызывало новые взрывы нашего смеха. После обеда Саша уходил к себе работать. Стол за которым он писал стоял посреди комнаты с лампой над ним. В комнатах всегда было хо­лодно. Думаю что писать ему было неуютно.

     Маша - жена Ал. Мих. забирала детей, шли они заниматься, готови­лись в гимназию. Мы старались не шуметь, расходились по своим комнатам или уезжали в центр города. Надо было многое еще посмотреть. Иногда Ал.Мих. не писал днем и скучал. М.И. и тут приходила на помощь и просила меня пойти куда-нибудь с Ал.Мих., так как он не любил ходить один. Шли мы на прогулку, чаще всего в Ватикан, или на виллу Боргеза, любимое место A.M.

     Я очень дорожила временем проводимым с A.M. Более интересного и остроумного собеседника у меня никогда не было. Если мы шли без цели, просто гулять, то A.M. брал с нами маленькую итальянскую девочку Розу. О ней он написал не одно прелестное стихотворенье. Это было очаровательное 4-х летнее создание, блондинка с огромными синими глазами и лицом Мадонны.

     Если был ясный день, мы отправлялись на еврейское кладбище, оно было недалеко. Рядом пруд, вокруг луга, где пасся всегда скот. A.M. брал Розу за ручку и подводил ее к лошади или теленку и говорил " Роза, почему же ты не здороваешься? Посмотри, эта коровка первая те­бе кланяется, это не вежливо".

     Действительно, при нашем приближении корова трясет головой отмахивая мух. Роза начинает вежливо кланяться. A.M. учит ее сделать реверанс. Я неистово хохочу, а корова перестает есть и смотрит на маленькую фигурку, приседающую перед ней. Тоже проделывается с барашками и ог­ромными жабами о которых было вечером написано чудесное стихотворе­ние. В таких развлечениях проходят каши прогулки.

     А.М, очень доволен, нет неприятностей, надоедливых взрослых, он сам делается ребенком, смеется над Розой и надо мной. Я смотрю на него с восторгом, собираю каждое его слово и знаю - при­дем мы домой и вечером он напишет хорошие стихи.

     Но как холодно в комнатах, особенно ночью, уезжая в Рим я думала, что здесь всегда жара и не взяла теплые вещи и мерзну...мерзну. Рассказала A.M., что не могу спать от холода. Вечером стук в мою ком­нату, просовывается рука и на ней знаменитый халат Саши Черного, в нем он всегда творит, не расстается. "Возьмите, может быть будет теп­лее".

     За утренним чаем опять насмешки. Я, как могу, стараюсь не отста­вать. - "Ну что, теплее было"?  - "О да, спасибо, замечательно. Но ваш халат волшебный,- я всю ночь во сне стихи писала. Теперь я знаю почему вы их умеете писать, что вас вдохновляет. Даже утром еще их помнила, а халат забрали все забыла". A.M. смеется - доволен.

     Как надо с ним быть осторожным. Ничего не простит, все пометит и сейчас же осмеет. А материала людского, любопытного у нас на вилле жило достаточно. Чаще за обедом, иногда за ужином, A.M. выбирал "жерт­ву" и о ней читались стихи такие меткие, остроумные и верные, но как мы не просили дать их нам, он никогда их не давал.

Что с ними делал A.M. не знаю, вероятно уничтожал. Как я его не умо­ляла дать мне его маленький стишок обо мне так и не дал, запомнилось две-три фразы, а целое ушло.

     Кроме детей A.M. очень любил животных. Сколько чудесных стихов он им посвятил.

     К сожалению в нашем доме жила одна единственная дворняшка - лохматая, носила она совсем не подходящее для неё имя - Бенвенуто. A.M. часто ее ласкал, кормил. Эта собачонка пропала, но нашли ее у собачеев и водворили домой. Вернулась она грустная, перестала есть и покусала четверых в нашем доме. Начался переполох, пришли ветеринары, изоли­ровали ее в сарай и не велели ее трогать. Нас всех послали в Инсти­тут делать прививки.

     Возвращаясь домой я увидела A.M. около сарая, где была заперта собака. Он открыл дверь и смотрел на нее; я подошла и захотела зак­рыть дверь, ведь собака была безусловно бешенная и могла его тоже покусать. Он посмотрел на меня с упреком, а на глазах были слезы. "Знаете что, если уж говорить правду, сказал он, то не находите ли вы, что это единственное существо в доме не бешенное. А его несчастного заперли без воды и еды в темный сарай, - так каждый сбесится". И не успела я его удержать, как он был уже около собаки, присел и начал ее гладить и она не укусила его, а только отвернулась. Когда приехали ветеринары она была уже буйная с пеной у рта, броса­лась, рычала. Ее забрали. Исследование показало бешенство. Вероятно ее покусали в собачнике. Целый месяц нам всем делали прививки и как мы не упрашивали A.M. он сделать себе прививку отказался.

     В этих маленьких фактах жизни, мне хочется выявить необыкновенную натуру поэта, чуткую, отзывчивую ко всякому горю и несчастью, с его любовью ко всему живому.

Необыкновенно мягкий и добрый, он стеснялся этих качеств и скрывал их, хотя и не очень удачно под оболочкой злой сатиры.

     С грустью я покидала Рим, тяжело было расставаться с Ал.Мих. Перед отъездом он мне подарил полное собрание его сатир и сказки "Детский остров" для моего сына.

     На "Острове" он написал: "Юрке милому мальчишке от Саши Черного при­готовишки" .

Эти воспоминания об А.Мих. Глигберге в Риме я посвящаю нераздель­ной спутнице жизни Саши Черного - дорогой Марии Ивановне, - Маше

     Необходимо отметить ту роль, которую сыграла в жизни A.M. Мария Ивановна.

Я думаю и половины своих стихов, не смог бы написать Ал.Мих. если бы она и днем и ночью не охраняла его покой, создавая ему условия, в которых он мог бы творить, освобождая его от всех повседневных мело­чей тяжелой эмигрантской жизни.

     Если бы не было " Маши ", так звали ее все в доме, если бы не было Марии Ивановны, не знаю как бы жил, что смог бы написать A.M. – абсолютно не приспособленный к жизни, непрактичный, беспомощный как ребе­нок.

                                                                                                                  В. Праве

                                                                                                          Сан-Франциско.

                                                           ЖЕНЫ,  КОТОРЫХ  ЛЮБЯТ

     Осень. Все деревья покрылись необыкновенными красками. Со­четание оранжевых, красных, зеленых, перемешиваются в стили­зованные цвета необыкновенных ковров. Терпкий запах хвои и ка­кой-то, чуть уловимый, привкус не то плесени, не то грибов. Грибы - они покрывают все прогалины — вылезают отовсюду. Маслята — ну до чего они милы своими ярко-желтыми шляпками, как золотые монетки блестят на солнце. Сколько их, самые малень­кие какие душки! Если их замариновать, они вкуснее белых. Бе­лый гриб твердый, серьезный, хрустит на зубах, а маслята и розо­вые рыжики как устрицы тают во рту. Это наше время — бедных эмигрантов. С кошелками, корзинами они отправляются в дрему­чий лес и собирают, собирают эту благодать — подспорье бедной зарубежной жизни, на зиму. Какой воздух!! Бабье лето в разгаре. Вот срываются с деревьев паучки-летчики и на парашютах-паутин­ках носятся по всему лесу, блестя всеми цветами радуги.

Как легко дышится, сосны наполняют весь лес благоуханьем. Они так высоки, что закрывают небо, в лесу прохлада. Ежевика, черника, лесная земляника наполняют кошелки. Это наше время, после дождливого лета. Все стараются выбраться из города. Но как выбраться?! Все бедны и живут больше чем скромно. Рабо­тают, учатся, а жены забирают малышей и отправляются на речку или в лес. Это местные жители, мужья которых едут на работу, никто не может позволить себе роскошь поехать в Мариенбад, Карлсбад — это не в наших силах. Это жизнь уже выбившихся на дорогу русских врачей, инженеров, в общем, единиц, а остальные, еще студенты — их 6 тысяч, получают крошечную стипендию — жить почти невозможно.

     Куда же деваться? У многих дети и оставаться в городе не­выносимо. В двадцати минутах от Праги есть местечко Горни-Черношице — эмигрантский курорт, куда летом вереницей тянутся все, кто будет рад и этой возможности. Что еще надо!

     Чудесный лес тянется на километры, вокруг горы и такая теп­лая, добрая река Бероунка окружает это дачное место. Мы живем здесь постоянно. Если жить весь год — это очень дешево, а на летний сезон цены на квартиры — как на больших курортах. Но русские ловчат. Есть здесь чудесная вилла, на самом берегу реки, с прекрасным фруктовым садом, со старинной мебелью. Хозяйка виллы русская безалаберная милая женщина-вдова. Она уже про­жила несколько домов. Эта вилла последняя, но жизнь на ней те­чет широкая, хлебосольная.

     В вилле много комнат, но это для курортников, а для бедных русских приспособляются другие помещения. Во дворе шесть ка­бинок, вернее бывшие сарайчики, окон там нет. Помещается одна кровать, стол и стул, пол земляной. Ведь что же еще надо — лишь бы было где переночевать. Есть еще большой сеновал, там жи­вут студенты, влезая туда по лестнице. Сарайчики эти на расхват. Все их снимают еще зимой, все условлено заранее. Где найти та­кую благодать, река сразу тут же за оградой, лес под боком и кругом горы — горы Швейцарии.

К 1-му сентября нагруженные рюкзаками и кой-каким скарбом слетаются русские. На вилле шум и гам. Кое-как размещаются, а остальное время все в саду около речки. Под чудесным орехом круглый стол со стульями. Четыре прекрасных дамы сидят вокруг. Дамам, в общей сложности, лет двести, но это не мешает им чув­ствовать себя молодыми. Все в купальных костюмах, головы по­вязаны пестрыми платками. Все курят. Наконец наступает вожде­ленный момент. Вокруг стола оживление: идет азартная карточная игра в хвостики — модное Пражское «Реми». Дамы сердятся, спо­рят, ссорятся, проверяют запись. Сегодня Ляльке явно не везет, Варвара победоносным жестом забирает все хвостики, казалось, вот-вот ганд, но, увы, Верочка зевает и выбрасывает нужного ва­лета, а Варвара бросается на него как на добычу. Все рушится, Лялька опять сидит в темную. Самая благоразумная Соня, она упорно курит и зорко следит за игрой. Играет со вкусом и уж не сбросит нужную карту никогда. С презрением смотрит как у Ляль­ки все рушится и та опять сидит в темную.

     Жара, щеки у всех пылают, надо освежиться. Плетутся к ограде и бросаются в воду. Их грузные тела плавают на поверх­ности, как надутые наволочки, хотели бы погрузиться в воду, не могут. Пофыркав, вылезают и как большие доги стряхивают капли воды и бегут, бегут к заветному столу — время не ждет!

     Пепельницы доверху наполнены окурками, солнце начинает спускаться, совсем не остается времени для игры — все голодны, но кто об этом думает! Преступление пойти в лавки, сварить обед, профанация! Терять время, драгоценное время, азартных игроков.

     Гудок... шипенье пара — какой ужас! Это поезд остановился на вокзале. Мужья приехали с работы. Неужели 7 часов вечера — прошли прекрасных 12 часов, как луч зарницы, и ничего не сделано. Лялька в проигрыше — когда же отыграться? Вот, вот они идут, вот уже у калитки усталые, потные, пыльные. Дамы спешат, тасуют карты, у Ляльки за все время почти ганд, не хва­тает одной шестерки, руки трясутся, вот сейчас, сейчас, но, увы, сейчас подходит Вовочка — муж Ляльки — Владимир Павлович, целует у своей жены ручку, явно навеселе. Он успел перекусить на вокзале и пропустить не одну рюмочку, он не строит никаких иллюзий, знает, что Варвара занята. Он идет в свой сарайчик от­дыхать. Но почему-то Вовочка садится около любимой жены. Ляль­ка с отчаянием смотрит на него близорукими большими глазами. Ганд пропал. Вовочка плотно усаживается — какая мука!

     —  Лялька,   сделайте  перерыв,   до   чего  же  есть  хочется,   по­обедаем, а потом опять можете играть ...

Лялька хлопает в ладоши, глаза бегают, она лепечет с Вовоч­кой, она говорит как будто ей 5 лет.

- Ой, Вовик, ты прав, ужасно хочется кусать, девочка такая голодная, знаешь, мы с утра даже чаю не пили. Сходи в лавочку, еще открыта и купи, ну хотя бы сосисек и яичек, хлебца тозе купи.

     Вовочка покорно берет сумку и уныло бредет за провизией. Вздох облегчения вырывается из четырех уст, игра продолжается. Понуря голову возвращается Вовочка. Спина взмокла, он тяжело дышит. Лялька хлопает в ладоши, смеется.

     —  Ай, Вовочка, до чего будет  вкусно, скорей жарь  яичницу, а сосиски поставь вариться.

     Вовочка разводит примус — этот неизменный друг эмигрантов. Он коптит, но Вовочка стоически жарит яичницу. Дамы играют. Вовочка достает грязные тарелки, моет их, кладет сосиски и яич­ницу, отрезает хлеб и подает Ляльке. Лялька целует Вовочку и уплетает ужин.

     —  До чего же вкусненько! Девочки, кусайте, ведь вы все го­лодные.

     Весь ужин разложен по тарелкам — дамы с аппетитом кушают. Вовочка с тарелкой ждет своей очереди, но, увы, на сковороде больше ничего нет, он отскребывает оставшийся случайно малень­кий кусочек белка, жует хлеб. Дамы подзакусили. Лялька ищет папиросы — коробки все пустые.

     —  Вовик, дай мне папиросочку, так курить хочется.

     —  Ах, девченка, почему же ты не  купила?

     —  Вот и нет ничего, сходи, Котик, в трафику на гору, там еще открыто.

     Еле волоча ноги, голодный Вовочка тащится за папиросами. Лялька вытаскивает припрятанную коробку с папиросами — с на­слаждением закуривает и пускает Варваре дым в нос. Все хохочут. Лялька улыбается — ей везет, ненавистный Вовочка лазает по горам. Еле дотащившись домой, наконец он может отдохнуть. Па­пиросы куплены. Но почему же он не пойдет и не ляжет, отдыхал бы себе. Нет, сидит, ну что это за мука! Теперь конец, не оты­граюсь. Варвара гребет последний хвостик.

     —  Вовик,  — лепечет Лялька, — мы забыли,  что девочка за­втра едет с тобой в Прагу, ведь у девочки нет ни рубасецки, ни станисек, ну как же я поеду?

     —  Ах, ах, — хлопочет Вовочка, — ах, девочка, а где же эти вещички?

     —  Посмотри, пожалуйста, под кроватью.

     Вовочка лезет под кровать, выгребает кучу грязного белья и наконец находит нужные вещи. Уже не ожидая инструкций же­ны, разводит снова примус, греет воду и стирает Лялькино бодесу. Развешивает на веревочку. Игра закончена — закончен и трудо­вой день милых дам. Пора спать!

     —  Вовик, девочка так устала, узасно хочется спать.

     Улегшись поудобнее, Лялька занимает всю кровать. Она бла­женно улыбается. Ей снятся 4 туза, жолики, ганды и она отнимает все хвостики у Варвары.

     Вовочка убирает со стола. Наконец, и он может отдохнуть на дачном воздухе. Он подходит и с удивлением смотрит на рас­кинувшуюся Ляльку. Как она мила, настоящая Василиса Милентиева, но где же он ляжет? К сожалению, он совсем не похож на Ивана Грозного. Пододвинув стул он ложится на ребро кровати, упершись одной ногой в пол, а рукой судорожно уцепившись за спинку. Да, уснуть трудно, бок болит, ногу сводит судорога, на­конец тяжело засыпает и ему снится Варвара с сосиской во рту.

25 сентября 1970 г. Сан Франциско.

                                                                                                         Валентина Праве