ИТОГИ.

 

Взлёты к светлой мечте всё короче, всё реже и реже

Забываешь и то, что когда то звалося мечтой.

Жизнь проходит, послушная давней обманной надежде

Видеть в будущем в небе далекий просвет голубой.

 

Безконечно сползаются тёмныя, грозныя тучи

Солнце скрылось давно и погас, пламенея закат

И стихи не сливаются в яркие гимны созвучий

И далёкия звезды на небе уже не горят.

 

Что ж затеплим лампаду. На сердце спокойней и строже

От иконы протянется светлая, тонкая нить

И попробуем честно и искренне жизнь подъитожить,

Чтобы старые годы достойно и просто прожить.

 

1970 год.                                               Ольга Скопиченко

             КИСТЬ  и  ПЕРО.

          Художникам от поэта.

 

Перо и кисть...Когда на кончике пера

Еще не вписанная фраза для сонета,

Когда всю ночь до самого утра

Встают видения в душе поэта...

 

Когда художник, нанося штрихи

На полотно, часов не замечает ...

А город за окном давно притих

И полночь мерные удары отбивает.

 

Тому, кто выбрал этот странный путь

Ночного бдения, пронзенного мечтою,-

На будничные тропы не свернуть

И не идти обычною тропою.

 

Для нас, плененных вечной красотой

Всегда в искании недостижимой темы,

Для нас вся жизнь с привычной суетой

Проходит, как сюжет для кисти и поэмы.

 

И сколько неуверенных часов,

Неконченных картин...Оборванных рассказов,

Зачеркнутых и позабытых слов,

Нигде не напечатанных ни разу...

 

Путь творческий не розами увит, -

Наш каждый час сомненьями измучен...

Картина не живет... поэма не звучит...

Мертвы слова и краски и созвучья...

 

Кому из нас не ведом горький час,

Когда все кажется ненужно и напрасно...

И все таки на творческих путях

Одно мгновенье есть - как зарево прекрасно.

 

...Когда та мысль, что с ночи до утра

Жила в душе неизреченной темой,

Ложится росчерком упрямого пера

Последнею строфой написанной поэмы,

 

...Иль кисть художника свободна и легка,

Незримые для глаз преграды сдвинув,

Одним движением чуть видного мазка

Вдруг оживляет мертвую картину...

 

Такой момент в словах не передать.-

Коснувшись высшего, великого блаженства,

Мы можем годы, годы ожидать     

Священного восторга совершенства,

Перо и кисть. Как рыцари с сумой,

Мечты своей заветной пилигримы,

Мы бродим, одержимые мечтой,

По этой жизни, творчеством хранимы.

 

                               Ольга Скопиченко

   ХРИСТОС ВОСКРЕСНЕТ и... ЗЕМЛЯ ВОСКРЕСНЕТ.

Нет не сравню я смелые полеты

За достиженьями в надзвездные миры,

С тем трепетом безмерным и безсчетным,

Что в ночь святую ощущаем мы.

 

Ничто... ни новые далекие планеты

Открытые пытливому уму,

Ни созданные гением кометы,

Лучём своим прорезавшие тьму...

 

Ничто для сердца. Зорко неизменно,

Совсем иною тропкой, не спеша,

Пытается уйти от достижений тленных

К иным селеньям мудрая душа.

 

И в эту ночь мы безотчетно знаем

Настанет день вовсем, совсем иной,

В сияньи звезд, Его Святое знамя

Воздвигнется над страждущей землей.

 

Над нашим миром горестным и грешным

Прольется истины непобедимый Свет –

Земля затеплется сиянием нездешним

Лампадой Божьею в созвездии побед.

 

                                    Ольга Скопиченко

                                                                       О СВЕТЕ  НЕЗРИМОМ.

     Фантазировать? Не умею. Роюсь в памяти, перебираю воспоминания Пасхальных ночей. На Родине. На чужбине. И почему то напоминают мне эти поиски темы тибетские четки: несколько черных бусинок, потом кра­сная, потом опять черные. Так вот на красных бусинах задерживается память, радуясь и вглядываясь в прошлое.

     Всплыло...из детства. Тогда жизнь шла скачками от обозов степ­ных к эшелонам, от эшелонов к временным бивуакам в военных городках. Если правду сказать это теперь в прошлом кажутся те дни грустными днями печали и разлуки. Тогда девятилетнее сердце не сознавало стра­ха тех дней. Жизнь внезапна шла, как по книгам любимаго Майн Рида: радовали и собственная лошадь и настоящее седло и горьковатый дым бивуачных костров.

                                                                                           * * *

     Помню военный городок, казарменные здания, большие полупустыя комнаты.

     Еще яснее - сопки, зеленеющие первой травкой и большая канава талаго снега невдалеке от дома.

     Страстная суббота. Разговоры взрослых озабоченные, встревоженные:

     "Он запретил служить заутреню".

Неважно, кто он. В те сумбурные дни часто и многое запрещали, без объяснений, просто так.

     С ранних лет привыкла в эту ночь полусонная стоять со свечей в цер­кви и с детским волнением ждать, когда ярким светом вспыхнет паника­дило и вся церковь заблестит в свете огней.

     А тут - "он не разрешил"

     - Почему? -

     - Иди играть. Потом узнаешь и нечего маленьким слушать о чем го­ворят старшие -

Обидно. Я, я маленькая. Я, которая во время степного похода сама во­дила на водопой своего вернаго чернаго конька Туманку, я, которая даже костер умею разжигать и никогда не плачу.

Плетусь нога за ногу на улицу. Во дворе попадается на глаза младший братишка. Тоже озабочен.

     -  Ты в церковь сегодня пойдешь?

     Солидно отвечаю: - Не знаю, кажется "0н" не разрешил батюшке служить сегодня.-

     И торжествующе улыбаясь добавляю – Ты еще маленький, чтобы знать. Когда нибудь потом, я быть может и скажу тебе почему -Брат хнычет, А мне вдруг хочется обидеть его еще больше, чтобы не хны­кал, а ревел.

     -  Вот что Миша, видишь вон ту канаву? Так вот, если ты ее перескочешь с разбегу, я тебе все разскажу -

     Брат косится то на меня то на канаву.

     -  Да она большая -

     -  Я так и знала. Девченка. Нюня...Боишься...

     Этого достаточно. Красный кушачек полушубка мелькает в воздухе и через

секунду отчаянный вопль несется из канавы.

     Мишка рыдает навзрыд и никак не может выбраться из канавы.

Сижу без сладкаго. Подумаешь наказание. У меня под подушкой спрятана запретная постом плитка шеколада и мне наплевать на какой то совсем невкусный компот.

Вот возьмут ли в церковь вечером. Это важно. Будет ли заутреня.

                                                                                         * * *

     Заутреня была. Запрещенная Тайная Заутреня. Помню темная, черная ночь. Белый луч прожектора большим светлым зайчи­ком бегающий по городу, по сопкам.

     Шли крадучась, прячась, боясь этой яркой нащупывающей полосы. Шли окольными дорогами, сопками, оврагами.

     Церковь в одной из казарм и много, много народу. И когда священник провозгласил радостно и громко - ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ - не вспыхнуло паникадило тысячами огней. Вспыхнуло что то в сердце. Вспыхнуло много ярче обычных огоньков воспоминания.

Шли домой также крадучись, неся с собой пугливые огоньки свечей, рискуя и от светлой радости не замечая этого риска. Также прыгал прожектор, нащупывая, рыскал по сопкам. И особенно четко вырисовывалась черным силуетом недостроенная, ставшая складом снарядов,  церковь.

     Раньше Заутреня казалась мне ребенку чем то праздничным от яркого блеска огней, от торжественнаго пения хора, от парадности риз.

     После той ночи навсегда, на всю жизнь поняла, что бывает свет без светильников, а ярче солнца. Той ночью детство мое спрятало в душе что-то такое, после чего полюбила полутемные церковки, робкое дрожание свечей, тихое мерцание лампад.

Ни о чем мой разсказ и о многом,.. О том большом и светлом, что дает нам Пасхальная ночь - все равно где в освященном ли, украшенном парадном храме, в заброшенной ли часовенке или просто под открытым небом - лишь бы звучало в душе вечное - ХРИСТОС ВОСКРЕС –

                                                                                                                  Ольга Скопиченко 

                                                 САМОЕД  САНЬКА (Из подслушанных былей)

     Случилось это давно ... а вот, запомнилось и ярко вернулось в предпраздничные дни. Среди многочисленных развлечений в на­шем городе была проведена и большая выставка собак. Такие происшествия обычно привлекают толпы любителей и ценителей собак, а также тех, кто просто любит животных. Приходят и рото­зеи, которым все равно на что смотреть и где толкаться. Одним словом огромное помещение выставки было переполнено до отказу.

     Как всегда, люди вели себя шумнее и беспорядочнее чем сот­ни собак, расположенных не по клеткам, а в больших отделениях, подобных ложам, разукрашенных по вкусу хозяев иной раз ковра­ми, иной раз зеленью или пестрыми драпировками.

     Сколько здесь было разных пород! Серьезные, нахмуренные бульдоги разных «фасонов», красавцы сеттеры, огромные, добро­душные санбернары, такие же лохматые, но блестящие, черные, как сапожная вакса водолазы, стройные, царственные борзые, но­сящие по традиции русские имена, ладно скроенные «спотти», сме­шные, как колбаски, умные таксы, какие-то песики похожие на чертенят, малюсенькие игрушечные фокстерьеры, остриженные в дань моде, обезображенные пудельки, шелковые китайские собачки, подобные им  японочки, очаровательные, с лисьими мордочками и хвостиками «хризантемой» померанцы, африканские левретки, зяб­ко дрожащие даже в своих теплых попонках. Всех не пересчи­тать. Кажется не было такой собачьей породы, которая бы не имела своего представителя на этой выставке.

     Большие псы вели себя серьезно, как бы понимая всю важ­ность дня и всей процедуры. Они оглядывались, как бы говоря: «Смотрите на меня, какой я красавец, сколько у меня призов и медалей!» — Ни лая, ни ворчанья. Только иногда раздавалось тяв­канье какой-нибудь представительницы мелкой породы, болоночки или «пекинки», которой надоело сидеть на одном месте, или не понравилась мордочка соседки. Другими словами, животные вели себя важно и с достоинством. Зато толпа людей шумела, перекрикивалась, толкалась, бросала на пол стаканчики от кофе и шипу­чих вод и пакетики от «панкорна», орешков и другой пустяковины.

     На таких выставках невольно проводишь параллель между по­ведением животных и людей, и оно идет не в нашу, людскую пользу.

     Около каждой «ложи» на скамеечках или креслах распола­гались владельцы живых «экспонатов». Раздавали брошюры с ре­кламой породы собак, которых они выращивают для продажи. Со­бачьи помещения блистали выставкой серебряных кубков и пестро­той призовых лент, полученных на предыдущих выставках. Мож­но было часами ходить, рассматривая, любуясь всем этим четверо­ногим миром, этими представителями собачьей аристократии, удив­ляясь благодушию и дружелюбию, с которыми на вас смотрят умные собачьи глаза, как охотно разрешают себя погладить, даже такие свирепые на вид бульдоги, доберманы и доги.

     Трудно эту выставку сравнить с кошачьей. Кошки большие индивидуалисты и преисполнены упрямства и гордости. Красавцы сибиряки, сиамцы и абиссинцы, пушистые персидские кошки и ан­горы неодобрительно относятся к людской затее — выставлять их напоказ. Их круглые таинственные глаза полны презрения и скуки, они словно хотят сказать: «До чего же это глупо и как это все надоело!»

     Помню, на одной кошачьей выставке хозяйка дымчатого сиби­ряка тщетно пыталась заставить его повернуть к зрителям пуши­стую мордочку. Кот упрямо и презрительно поворачивался задом и его лохматый хвост, как маятник, сердито ходил из стороны в сторону.

                                                                 * *  *

     Выставку собак посетила молодая русская пара, любящая жи­вотных вообще. С живым интересом муж и жена бродили по огром­ному помещению, подолгу останавливаясь около некоторых пород, любуясь особенно симпатичными им представителями собачьей знати.

     Молоденькая женщина, очевидно, особенно любила собак. Ее большие серо-синие, типично русские глаза светились лаской и любовью, когда она заговаривала с каким-нибудь санбернаром, гладила шелковистую голову темно-рыжего сеттера.

     Между   собой  эта  пара  разговаривала  вполголоса,  по-русски обмениваясь впечатлениями. Когда она подошла к ряду, где были выставлены ослепительно белые, пушистые, как снег родной Аляс­ки, самоеды, к ним подбежала худенькая дама и оживленно за­говорила:

     - А вы русские? Я услышала вашу речь, ничего не поняла, но почему-то решила что вы русские!

     Молоденькая женщина ласково улыбнулась:

     —  Да,  мы русские!

     — О, пожалуйста, помогите мне. Только вы мне можете по­мочь. Недавно мой муж ездил на Аляску и купил там собаку. Ку­пил ее от русских. Такой красавец ... Но со дня приезда он ни­чего не ест, отворачивается от самой вкусной еды, сидит такой скучный! Его осматривал доктор-ветеринар и сказал, что пес со­вершенно здоров, только он тоскует. Мы с мужем просто не знаем, что нам делать. Пожалуйста, поговорите с ним по-русски. Вот он! — и она указала на большого белого пса.

     —  Ну, конечно!  С удовольствием. А как его  зовут?

     —  «Санка»,  -  сказала американка, очевидно, не улавливая мягкого «н» в русском имени.

     Пара подошла к большой красивой «ложе», украшенной ве­ликолепным видом далекого севера. В одном углу лежала гордая мамаша, около которой весело играли белые, как снежки щенята. В другом, положив морду на передние лапы лежал большой са­моед. Его печальные глаза смотрели куда-то вдаль. Так и чувство­валось, что он далек от этой непонятной толпы, суеты и шума выставки и ищет взором необозримые снежные просторы родной земли.

     Волна жалости захватила сердце молодой женщины, сразу за- метившей беспредельную  тоску  в  умных глазах  пса.   Перед  ним стояла  большая  миска  с  отборной  едой,  но   самоед  не  обращал на нее внимания.

     Подумав минутку, женщина подошла к нему и ласково заго­ворила:

     —    Что же это ты, Санька, загрустил? Разве так можно? Что с тобой, мой хороший?

     Собачьи глаза вспыхнули радостью. Самоед вскочил и с радо­стным визгом бросился к женщине. Он лизал ей руки, пытался лизнуть в лицо, он вздрагивал от прикосновения нежных рук, гла­дивших и ворошивших шерсть его пушистой головы. Это была неподдельная радость одинокого существа, встретившего кого-то родного и близкого.

Хозяйка стояла рядом и широко улыбалась.

     —  Он понял  вас!   Он понял... Посмотрите,  как он радуется. А Санька, все еще взвизгивая и скуля, прижимался к коленям своего неожиданного друга, присевшего на край стула около ложи. Он не переставал лизать ласкавшие его руки.

     Собралась толпа, наблюдавшая за необычной картиной. Хозяй­ка Саньки торопливо поясняла, что вот этот Санька вырос на Аляс­ке у русских, что он очень тосковал в Калифорнии, а вот эта милая русская дама заговорила с ним на понятном языке и он счастлив...

     Санька действительно блаженствовал. Повинуясь ласковым сло­вам, он с жадностью набросился на еду и вылизал всю миску, однако не спуская глаз с нового друга, как бы боясь, что она уйдет. Поев, он растянулся на мягкой подстилке во всю длину своего сильного тела, подставляя ласке свою умную голову. Бес­конечная радость буквально звездами светилась в его глазах.

     Пришлось провести с Санькой весь день до закрытия выстав­ки. Только с новой знакомой пес согласился пройти по кругу, показываясь жюри и публике. Он получил первый приз, который его совсем не заинтересовал, хотя ему его подсовывали под самый черный нос.

     Когда поздно вечером молодая пара собралась уходить, Санька жалобно заскулил и пытался побежать за ними. Пришлось пообе­щать, что они и завтра придут с утра. Но что же будет потом?

     Санькина хозяйка, довольная всеми результатами,   заверила:

     —  О, я повезу его на собачью ферму в Сайта Роза. Там у нас русский служащий.  Он  был  в отпуску, когда  мой муж вернулся из Аляски, а теперь после праздников вернется и будет с Санькой говорить   по-русски.  Он   очень  любит  собак,  наш   милый  мистер-Иван!

     Молодая пара с радостью купила бы Саньку, но их жизнь только что началась. Они оба служили.     

    Отсутствовали из дому целый день. Жили в малюсенькой квартирке и места для большого пса в ней не было. Да разве бы и хозяева разрешили держать собаку, даже самую маленькую? В Америке все очень любят детей и животных, но в квартиры животных не пускают!

     На прощанье Санька высказал всю свою любовь всеми со­бачьими способами. Он визжал, скулил, урчал, лизал руки и при­жимался к ногам.

     Покидая выставку, молодые русские много раз оборачивались, смотря на большую пушистую белую собаку, глядящую им в след с такой грустью, с такой тоской в умных глазах.

     Прошло много лет. Кто знает, какова была дальнейшая судьба Саньки, но для русских людей, узнавших его, навсегда запомни­лась эта выставка, красавец самоед, так горько тосковавший по родной земле, по знакомой, с детства привычной речи, к ласковым русским словам.

                                                                                                       Ольга Скопиченко

                    ПОЭЗИЯ

 

Прекрасный  слог изысканных стихов,

Написанных в таком старинном тоне,

В них   много нежных и  красивых слов,

Читали  их в каком-нибудь салоне,

 

Где собиралось общество и где

Поэту снисходительно внимали...

О розах, о любви, об утренней звезде,

О звуках музыки любимого рояля...

 

Ушла от   нас изысканность  стихов,

Ушла поэзия любви и мадригала, —

Мы ищем  новых,  невозможных слов,

Нам рифма старая несносна стала.

 

И мы кричим, клянемся и зовем

И музыка стиха неровная и злая.

Мы рвемся в свой полет и погибаем в нем

И ищем новых слов и старые теряем...

 

Поэзия  сейчас — аэропланный шум,

Свист ветра, вой тяжелого мотора,

В ней нет ни нежности, ни радости, ни дум

Приветливых, ни радостного взора...

 

Как вылить в ней любовь иль злую боль утрат

В ее неровном темпе ненормальном ...

Цветы в ней не цветут и звезды не горят

И нет в ней слов любовных иль прощальных.

 

Вот  почему так сладко иногда

Взять томик милый с нашей полки книжной,

Уйти от наших дней в далекие года

Там, где поэт в стихах как будто жемчуг нижет.

 

От современного набора диких слов,

От гама нашей взвихренной вселенной,

Уйти в мир милых пушкинских стихов —

Его поэзии прекрасной и нетленной.

 

                                             Ольга Скопиченко

         П. И. ЧАЙКОВСКИЙ

 

Как симфония жизни владеет сердцами

Звуковая, зовущая к небу волна ...

О Чайковском сейчас говорить не словами,

И не выдумать даже такие слова.

 

Мир давно побеждён. Не мечом, не в сраженьях

И не силою знанья. Невидимым тем,

Тем бессмертным, что слышится в каждом движенье,

В каждом звуке его музыкальных поэм.

 

Ту вселенность, что в русской душе непреложна,

Он в гармонию звука сумел перелить.

Его музыка, как откровение Божье,

С его музыкой легче и радостней жить.

 

Простота и сердечность. Торжественность, грозность

Каждый шелест земли, каждый рокот волны,

Необъятного неба бескрайняя звёздность

Им в симфонию звука в одно сведены.

 

Его творчество символ нездешнего света,

Победителя в век нарастающей тьмы.

Им нетленная слава России пропета

Нашей страшной и горькой, великой страны.

 

                                              Ольга Скопиченко

 

источник:  "Альманах №2  кружка поэтов и писателей "Литературные встречи"" - г. Сан-Франциско, 1973 год, Калифорния 

 

               Пятьдесят лет...

 

В том декабре не зажигали  ёлок,

Столица словно вымерла в те дни,

Декабрь тянулся  бесконечно  долог,

Кончая в перестрелках дни свои.

 

На Невском изредка мелькали тени

Запуганных, затравленных людей.

Казалось, что-то новый год изменит

В  кровавой  смуте   обожжённых  дней.

 

Столица  задыхалась от расправы...

Тогда расстрелам потеряли счет.

И он  пришел - жестокий  и   кровавый,

В историю вошедший страшный год.

 

И мир не знал, что в  северной столице

Родилась тьма и, побеждая  свет,

Вписала тёмные  и горькие страницы

Для всей земли на много долгих лет.

 

                                        

                                               Ольга Скопиченко

Жюль Верн отброшен. За окном темнеет,

Длиннее тень ложится на стене,

И  кажется,  что я  в  иной стране,

Где все и необычней и страннее.

 

Луна  взошла. И серебристый свет

Дрожит и стелется по саду, по аллеям,

Мне чудится, что я пройти сумею

По светлому лучу, туда среди планет...

 

К луне волшебнице, в неведомые страны.

Мерещится, как будто вдалеке,

Там, где тропинка  близится  к реке,

С земли плывут немые караваны

 

Чудесных и волшебных кораблей.

Туда к луне, где в серебро одеты,

Причудливые в отраженье света,

Просторы неземных, невиданных полей.

 

Проходят в памяти картины детских снов,

В мечте Уэллса, в позабытой сказке,

Меняются причудливые краски ...

Так было  в детстве... в юности... давно.

                                                Ольга Скопиченко

 

 

И дрогнула душа и верю и не знаю...

На  зыбком зеркале дрожащего экрана

Опять, как в юности, причудливо  и  странно

Встают виденья неземного края.

 

Поля луны. И четким силуэтом

Тень человека... там за миллионы верст

Его  движения... его высокий рост ...

Стоит залитый весь нездешним, лунным, светом.

 

За ним другой. И странный аппарат,

Похожий на ковчег, похожий на  виденье,

Что  это,  бред?.. безумье?.. сновиденье?..

Нет. Это явь. Об этом говорят,

 

Об этом знает мир. И с трепетом до боли

Весь  шар земной, не отрывая глаз,

Следит за ними в этот день и час —

За совершеньем мужества и воли.

 

Движенья их, как плавный пируэт,

Шаг, как прыжок. А лунная долина

Чуть серебрится, и неуловимо

Колеблется  какой-то странный свет.

 

И сердце замирает от тревоги ...

— Скорее в аппарат. — Нет силы осознать,

Страх побороть. Не думать, не гадать —

А  знать, что храбрецы  обратно,  на дороге —

 

Пусть миллионы верст, но путь назад домой.

И  звездный флаг воздвигнут там, где ныне

Лежат изведанные лунные пустыни,

Достигнутые храбростью людской.

 

Планетных светочей немая тишина

Сейчас, как будто гимном величавым

Поет о подвигах, о храбрости, и славой

В скрижали вечности их вносит имена.

                                                 Ольга Скопиченко

 

              РАЗДУМЬЕ

 

                    Поэтессе Марианне Колосовой

 

А молодость ушла, оставив за собою

Несбывшихся надежд былую мишуру...

И я по-прежнему в привычную игру

Играю с присмиревшею душою...

И веря, и надеясь, и любя,

Всё, Муза, слушаю тебя.

Но ты - не та, и речь твоя другая...

Спокойны и размеренны стихи,

Как будто и огонь вдохновенья стих,

И обжигает, он, не согревая.

Не уловить победных ноток тех,

Что в молодости к битвам призывали,

И гимнами прекрасными звучали,

И в каждом дне пророчили успех.

У Музы у моей - давно седые кудри,

И взгляд её по-старчески глубок;

Как плеск волны на золотой песок,

Звучат её слова - размеренны и мудры.

И новой ворожбе покорная опять,

Как в молодости, безотчетно, смело,

Душа идет к иным, назначенным пределам,

Где надо не надеяться, а знать...

И я по-прежнему, и веря и любя,

Всё, Муза, слушаю тебя.

 

          

                               Ольга Скопиченко

 

источник: книга - Вспомнить, нельзя забыть. Стихи Марианны Колосовой

 

       ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

 

                    Поэтессе Марианне Колосовой

 

Я память дней тихонько отодвину,

Хотя тех дней разлуке не вернуть...

Ты где-то там на клавишах машинки

Отстукиваешь будничную муть.

 

Я в сутолоке размерянной фабричной

Записываю цифры и часы.

Разлука занавескою привычной

Между тобой и мной назойливо висит.

 

И нет ночей, когда врывались строфы,

Вливая веру в призрачный успех.

И на пути писательской Голгофы

Мы не расставили знакомых вех.

 

Пишу письмо и чувствую, что трудно

Сказать о том, что неотрывно жжёт:

Твой строгий стих чеканно-изумрудный,

Мой юный и надломленный полёт.

 

Мне жалко нашу хмурую каморку,

Наш сломанный диван, наш старый табурет,

Мне жалко смех твой сдавленный и горький

И свечки тусклый распылённый свет.

 

Пусть только в снах я прошлое придвину:

Зашла бы я в ту комнату опять,

Чтоб клавиши у пишущей машинки

Тайком от всех тихонько целовать.

 

Там сторожит тебя Великая Идея,

Меня любовь и счастье стерегут.

И наша встреча победить не смеет,

Хотя бы встреча нескольких минут.

 

Сентиментальная, как в повестях старинных, -

Разлука тёмным пологом висит.

Ты буднями стучишь на клавишах машинки,

А я записываю цифры и часы.

 

                                                                Ольга Скопиченко

источник: книга - Вспомнить, нельзя забыть. Стихи Марианны Колосовой

рассказ Ольги Скопиченко, в котором она упоминает о Марианне Колосовой