ЗАКОН КОНГО
(Невероятное происшествие).
Смотри под ноги, атаман!
Не наступай на малых мошек, -
По свету ходит великан!...
И на тебя ступить он может.
Почти с первого дня своего приезда в Конго, Авдотья Тимофеевна как белены объелась: и то ей плохо, и это не так, а самое главное - муж оказался совсем не тем, каким она его знала восемь лет со дня замужества. У неё, как она говорила, наконец-таки, открылись глаза и она прозрела: муж - полное ничтожество!
Когда он - инженер путей сообщения, Игнат Степанович Поселенкин шёл в Министерство подписывать пятилетний контракт для постройки в Конго железной дороги, Авдотья Тимофеевна прыгала от счастья и ей казалось, что жизнь её будет более чем прекрасной: жалованье он выговорил себе громадное: почти в три раза больше, чем получал. Квартиру дали ему роскошную в одном из вновь отстроенных домов губернаторства, к его услугам было два автомобиля (в Европе он не имел ни одного) и 12 человек прислуги - негров. И всё же Дуня, как он называл свою жену, вознегодовала не хуже старухи из сказки о золотой рыбке.
Дуня не была старой: ей шёл только сорок пятый год и была она моложе Гени (Игнатия Степановича) всего лишь на 10 лет. Но беда в том, что бездетные женщины в её возрасте всегда начинают фантазировать: воображать себя мученицей, истерзанной мужем или средой, или наоборот: мнить себя „владычицей морскою" и с такой идеей-фикс начинают изводить мужа. Автор, конечно, не хочет всё время охаивать несчастную Дуню, а её мужа, если и не восхвалять, то как-то оправдывать. Совсем нет! Чужая душа - потёмки, а интимная жизнь супругов и того темнее, но глядя со стороны, и слушая их обоюдные жалобы друг на друга, как наедине, так и в их одновременном присутствии, надо сказать, что они оба виновны и оба правы: каждый по своему и даже по своеобразному. Обвинять надо не их, а те законы, которые с одной стороны, вмешиваются; в личную, семейную жизнь, и тем, конечно, наносят ей смертельный удар, а с другой стороны, не регулируют предварительно при заключении брака те случаи, кои очень часто случаются между супругами по обычным причинам в тоскливые будни. Вот если бы при совершении любого брака брачующиеся обязаны были бы подписать в двух экземплярах (для каждого из них) специальный „Брачный Договор" или „Супружеское Соглашение" (дело, конечно, не в названии), и в этом договоре были бы уже заранее согласованы все последствия от тех или иных фактов, вроде малых заработков мужа, или лёгкого флирта одного или другого супруга, или, в случае развода, как должно быть разделено имущество и какие алименты кто кому должен платить... Всё перечисленное уже не нуждалось бы ни в каком судебном решении, а только в применении полицейской силы, если какой-либо супруг не захотел бы выполнять то, на что он соглашался при заключении брака.
Этого, к сожалению, не было ни в Европе, ни тем более - в Конго. Мало того: в Конго, например, жена могла бы даже подать в суд прошение о разводе, мотивируя своё желание тем, что муж с ней обращается деспотически, то есть: не пускает её одну в кино или не пускает её гулять в парке с её „бон-ами". Трудно определить, кто у кого заимствовал такие нравы или даже писаные законы: Конго у культурных и цивилизованных стран или эти страны - у Конго. Как уверял судья Мумба на одном бракоразводном процессе, точно такие же законы существуют и во многих европейских странах. Ему нельзя было не верить, так как он окончил Сорбону в Париже. Но не будем забегать вперёд; следует познакомить читателя с теми первыми днями пребывания четы Поселенкиных в Конго, когда Авдотья Тимофеевна уже на пароходе стала говорить милым попутчикам, с которыми они быстро познакомились, что она - врач.
- Слушай, Дуня! - заметил ей муж, когда они укладывались спать в своей каюте: „Зачем ты говоришь то, чего не было? Тебя же легко поймать любому знающему медицину, и тебе будет стыдно.
- Ничуть не стыдно! И никому я не позволю себя экзаменовать. А я хочу так и буду называть себя врачом... Ты вообще никогда мне ни в чём не сочувствовал!
Игнат Степанович ничего не ответил, закрылся с головой одеялом и вскоре заснул.
Автор никогда не собирался да и не хотел писать на подобные „животрепещущие" темы, - он с детства, когда впервые брался за сочинения, стремился к фантастическим и полуфантастическим темам, причём всегда весёлым и забавным, от которых он сам, перечитывая их несколькими годами позже, смеялся от души. Спустя же много лет после окончания Университета и окунувшись в весьма неприятный водоворот (вернее: круговорот) жизни, он немного изменил свое литературное направление и стал ближе к реальному, будничному, повседневному. Шутки стали отдаляться, фантазия придуманная заменялась фантастической действительностью...
Вскоре после Второй мировой войны одинокая Авдотья Тимофеевна (тогда она ещё не была просто Дуня) затосковала… , все знакомые одинокие женщины уже вышли замуж, мужчины поженились, а она всё ещё сидела в старых девах, хотя и была (как она говорила) замужем за каким-то немцем, которого убили на фронте. Сердобольная солагерница посоветовала ей, что проделала и она сама, дать публикацию в газете, что вот-де молодая, бездетная, интересная, дама, хорошая хозяйка, с законченным: средним образованием, роста 167 сантиметров, веса 77 килограммов, - желала бы познакомиться с интеллигентным господином не старше 50 лет. Материальная обеспеченность и национальность роли не играют.
Авдотья Тимофеевна послушалась доброго совета и на такое объявление получила 99 писем, как с фотографиями, так и без оных. У неё завязалась оживлённая переписка по крайней мере с десятью претендентами, и наконец, выявился один, которым и оказался Игнат Степанович Поселенкин. Жалеть его или радоваться будем после, в конце нашего романа. Сейчас же можно только заметить, что и он и она чистосердечно откликнулись, так сказать, на зов души больной. Пусть даже и не больной, (речь идёт не о душевно-больных!), но во всяком случае - одинокой.
Всё-таки, несмотря на то, что на всей Земле нет ни одного государства и не было ни одного правительства, которые хоть немного облегчали бы жизнь своим гражданам, знакомства и браки с помощью газетных объявлений - блаженнейшее дело. Это, кажется, единственное, что достигнуто человеком легко и просто. Всё остальное хорошее в нашем бренном мире было завоёвано упорной борьбой посредством забастовок, мятежей, восстаний, революций и гражданских войн.
Будем беспристрастны: ведь власти всегда граб... (пардон!) брали с подвластных народов непомерно высокие всевозможные налоги, сборы, пошлины, наценки, таксы и пр., угрожая и приводя в исполнение тюремное заключение до тех пор, пока „свободный" гражданин не уплатит всё, причитающееся с него, исчисленное финансовым инспектором, на основании неопровержимых потолочных данных. Для этого в государствах введены весьма беззастенчивые законы, подобные гетто, паспортной системе, сегрегации, сепарации, разводов и т. д.
Конго тоже не отставало от духа времени, как окультуренная колония весьма цивилизованного современного демократического государства. Не беда, что определение демократии в наши дни тоже страдает такой же неизлечимой болезнью - хаотической безалаберностью: никто не знает какой именно действительный, настоящий демократический строй: тот ли, что на Западе, например: в Бельгии, во Франции, в Северо-Американских Соединённых Штатах или же в России? И там, и там официально и авторитетно пишут и говорят, что мы - истина, мы - подлинные демократы. А в действительности?..
К сожалению, в настоящем романе не разбираются политические темы, а также не обсуждаются структуры государственных режимов, поэтому вопрос об истинной и лживой демократии оставляется открытым. Собственно даже не важно как именно называется данная форма правления: демократическая, социалистическая, идеалистическая или же казуистическая. Важно другое: сколько процентов взрослого населения сидит в тюрьмах, концентрационных лагерях, в казематах и прочих местах заключения! Если больше одной десятой процента, значит, государство с полицейской формой правления, или просто: олигархия. Если в современном государстве существует ещё и смертная казнь, то такое государство бесспорно - деспотическое. Почему? Потому, что казнь есть ничто иное, как заранее обдуманное, преднамеренное и сознательное убийство, ибо нельзя убить даже разбойника, не убив прежде всего человека. Ведь во всех сочинениях великих классиков красной нитью проходит самый сильный протест против такого обдуманного убийства! О Православии же, да и вообще обо всех разновидностях Христианства, и говорить нечего.
К великому стыду находятся такие государственные деятели, которые отстаивают и признают за благо любую казнь, конечно, для чужого преступника, но ни в коем случае для своего любимого сына, буде он не виновен, но по ошибке осуждён к повешению. Такие люди не достойны звания „Персона грата", а скорее: (выряжаясь мягко) „Фантаст". Вообще, человек это - фантазия: он может в одно и то же время любить и ненавидеть, молиться и проклинать, умирать за правду и под присягой говорить ложь. Говорят, что очень трудно установить где ложь и где правда. Если их нельзя определить с известной долей непогрешимости, то не надо задерживаться над решением этот вопроса, - творите добро. Это самое верное решение задачи со многими неизвестными. Это же можно сказать и о споре с атеистами: если никак нельзя доказать им, существование Бога, а они не могут доказать противное (действительно: противное!), то прекратите всякий спор об этом, - творите добро!
Но пора уже вернуться к основной теме нашего романа: к началу разлада между супругами Поселенкиными. Итак: Дуня пошла в атаку на собственного мужа, обвиняя его во всех семидесяти семи смертных грехах. Так же, как и в каждом военном деле, слабейший ищет себе союзника на всякий случай иметь поддержку в борьбе с врагом, Авдотья Тимофеевна сразу же приобрела подружку-единомышленницу, почти соседку, мать шестерых детей, мадам Тумбу. Это была, несмотря на солидную полноту, очень энергичная особа, тридцати лет, тоже, по её словам, злая на своего мужа. Разница между этими жёнами была та, что госпожа Тумба очень боялась мужа и была перед ним тише воды и ниже травы, а Дуню она подбивала на активные выступления. Авдотья Тимофеевна же, наоборот, никак не боялась своего супруга, вызывающе грубила и дерзила ему, но мадам Тумбу не натравливала на её мужа, а как-то покорно благоговела перед ней и её авторитетом.
В начале августа Игнатий Степанович был в отъезде, осматривал места работ строящейся железной дороги. Вернувшись домой он ахнул: квартира была пуста. Вся без исключения обстановка, картины, бельё, его документы, лекарства, научные труды и даже электрические лампочки из стенных гнёзд были вынуты и увезены... Исчезла и Дуня. Всё мог ждать от неё Игнат Степанович, но такого коварного и даже подлого поступка - никогда! Она же клялась ему перед алтарём и при свидетелях быть верной и преданной женой! Если бы она была честной и добросовестной, - рассуждал он, - то совсем не надо было бы так воровски и предательски грабить его личное имущество, а тем более его реликвии: фотографии, письма от матери из России и пр., которые он берёг всё время своей жизни, как память о покинутой родине. Если она не могла жить с ним и решила уйти во что бы то ни стало, то что он мог бы сделать? Ничего. Он легко отдал бы ей всё нажитое добро, пожал бы ей на прощанье руку и тем бы всё кончилось... Зачем ей было порочить себя этим грабежом?...
Мадам Тумба очевидно с нетерпением ждала приезда соседа и как только он вошёл в свою пустую квартиру, тотчас же пришла „посетовать", как она сказала ему, а вернее: полюбоваться на результат своего злодеяния.
- Ах! Ах!.. Увезла всё до нитки.. Уехала... Ха-ха-ха... Уехала! Конечно, жить ей здесь было невозможно: вы её били, есть не давали и выгоняли вон... Вот она и уехала. Ха-ха-ха!...
- Я? Её бил?!... Морил голодом!?.. Кто это вам сказал! - вспылил Игнат Степанович от такой дикой лжи.
- Она.
- Это чудовищно!!! Как она могла так безбожно кривить душой?! Это не может быть! Моя жена не может быть воровкой и лгуньей!
- Ха-ха-ха!... А если она говорит правду? И какая она воровка, если она взяла только лишь своё собственное имущество?
- Значит у меня до брака абсолютно ничего не было? Смотрите: квартира пуста, как будто здесь никто никогда не жил. Да разве в течение восьми лет семейной жизни так-таки ничего мной не было приобретено?... Нет, голубушка, я сейчас же иду в полицию и заявлю о грабеже.
По его заявлению приехали два полицейских, осмотрели всю квартиру и уехали, посоветовав обратиться к адвокату, который - де знает, что надо будет делать. На другой день Игнатий Степанович был у прокурора, но тот сказал, что жена имеет право вывезти своё имущество и за это не отвечает. Куда только не обращался ограбленный муж, нигде ему ничего нового не сказали, а через три недели он получил повестку в суд: жена подала на него жалобу, что - он деспот, изверг, садист и всё прочее в этом роде.
Суд состоялся ещё через неделю. Судил один судья ровно 15 минут и вынес решение: раздельное жительство (сепарация) утверждается судом на всё время до развода, если жена согласиться на развод, или же до смерти одного из супругов, но так как по закону муж обязан содержать свою жену, то от мужа в пользу жены присуждается 20 % его заработка ежемесячно. Ни о прошлой жизни этих супругов, ни об их взаимоотношениях, ни об их общественном положении, ни о религиозных взглядах, судья не спросил. Не было даже никаких свидетелей, которые подтвердили бы, что Игнатий Степанович её бил и морил голодом.
На суде, как водится, она по совету своего адвоката, пустила слезу, на что сердобольный судья - шестидесятилетий Мумба, (говорят, в молодости он съел свою тёщу за то, что она относилась к нему пренебрежительно), сказал:
- „Вы видите эти слёзы?... Даже у варвара содрогнётся сердце, видя такие душевные страдания бедной женщины!"
- Но, ведь, она лжёт под присягой!
- Прекратите пререкания, а отвечайте только на вопросы, - перебил Мумба Игната Степановича и стукнул молотком по столу.
- Суд не задает мне вопросов по существу, да и вообще ни о чём не спрашивает: я вправе заявить суду, что она лжёт: никогда я её не бил!
- Я вам не верю, а верю ей, - парировал Мумба.
- Чем же вызвано такое недоверие ко мне? горячился Поселенкин.
- Вы не имеете права задавать суду вопросы!
- крикнул Мумба.
- Тогда, где её свидетели о моих избиениях? Никаких свидетелей не надо: суд верит тому, что она говорит и этого достаточно. Наше правительство всецело на стороне слабой женщины и защищает её от деспотизма мужа. Всё выяснено и всё ясно.
- Для кого ясно? Если ясно для вас, господин Мумба, то для меня совершенно не ясно в чём моя вина? Если она не хочет со мной жить - скатертью дорога, но никого грабить она не имеет права!
- Она ваша жена.
- Мне совершенно безразлично, кто украл моё собственное имущество; я требую возврата мне половины похищенного и мои собственные вещи.
- Это совсем другое дело, так как ваш иск к утверждению сепарации никакого отношения не имеет. Всё. Заседание кончено. Мумба поднялся со своего места. (Он сидел за простым письменным столом, в маленькой грязной комнатушке, в которой, кроме стола судьи, была вешалка и четыре скрипучих стула, для „подсудимых" и их адвокатов). Кстати, Игнат Степанович защищался не только сам, а был на этом слушании дела и его адвокат, так как без адвоката никакое дело в суде не рассматривается. Делается это для того, чтобы работники судопроизводства не сидели без работы: волей-неволей надо к ним обращаться, потому что суды не принимают никаких заявлений к рассмотрению не от адвокатов. И чем больше преступлений тем для них лучше. Парадокс, но факт!
Игнату Степановичу посоветовали обратиться к солидному адвокату: Румба. Послушавшись совета, он пригласил его и тот выступил на суде, промямлив несколько ничего не значащих фраз. На другой день после такого, с позволения сказать, судоговорения, в продолжение пятнадцати минут, рассвирепевший Игнат Степанович прибежал, к Румбе с выговором:
- Я удивляюсь вашей пассивности: вы торчали в суде, как мебель, не привели ни одного логического заключения в мою защиту, не указали судье ни на один закон, говорящий в мою пользу... Строго говоря - это был не суд, а какая-то комедия с серьёзными лицами.
- Судья не стал бы рассматривать мои заявления, потому что он решает дела по примерам прошлых дел, - Спокойно отвечал Румба, затягиваясь дымом местной вонючей папиросы.
- Почему же вы мне этого не сказали, когда я был у вас в первый раз, а взяли с меня вперед тысячу Франков?... В таком случае я обошёлся без вас, если решение судьи уже было предрешено.
- Без меня на вас наложил бы он двое больше... - Хи-хи....- хихикнул Румба, как видно
довольный, что на его подзащитного наложили „суппорт". Какое впечатление это хихиканье произвело на подзащитного описывать излишне: Игнатий Степанович едва удержался, чтобы не ударить в зубы весёлого Румбу.
- Вы должны успокоиться, - продолжал адвокат, - и примириться с совершившимся фактом: платите ежемесячно полагающиеся ей деньги и успокойтесь. Или вас засадят в тюрьму! - добавил он грозно.
- В тюрьму-у?... Совсем дико: меня ограбили и меня же ещё в тюрьму за то, что я не хочу своим грабителям наградные за их бандитизм!.. Вот это здорово!.. Где я? не в окультуренной ли колонии Конго? Я не раб!
- Хи-хи!... - опять засмеялся Румба, - у нас в тюрьме сидят, конечно, не рабы, а свободные граждане. Рабов у нас теперь нет, а что вы очутитесь за решёткой, если не заплатите хоть один раз, то это - дважды два - четыре!
Оно так и получилось: стоило только лишь один раз жертве грабежа не уплатить своим грабителям вспомоществование, как его, по требованию Дуни, бесцеремонно привели в тюрьму и водворили в общую камеру, набитую жуликами, хулиганами, пьяницами и прочими, так называемыми „правонарушителями".
Через несколько дней его выпустили, потому что он уплатил следуемое, да ещё какие-то судебные издержки. И опять он пошёл к своему адвокату на этот раз, чтобы начать дело о разводе.
- К сожалению, - ответил Румба, - развод можно начинать только через пять лет, после дня начала вашей сепарации. Подождите ещё пять лет... Хи-хи...
- Пять лет!?... Да вы с ума сошли... Почему суд не попытался нас примирить? Почему суд ни одного слова не сказал нам нравоучения или наставления?... Почему суд сразу, внезапно, вынес свое дикое решение, а не отложил рассмотрение дела на месяц-два, чтобы супруги как-то сговорились, помирились и вновь сошлись?... Почему, я вас спрашиваю!?... Вы мне говорили, что обязанность суда - сохранять семью, а он разваливает даже и те, которые ещё можно было бы сохранить, если бы им отечески предложили не ссориться. Где же благие намерения суда? О них я не слыхал, и нам никто в суде не предлагал протянуть друг другу руки по-христиански... Да разве может один человек - ваш людоед-Мумба - решать сугубо интимные дела супругов без многодневного рассмотрения причин их разлада и без состава хотя бы пяти присяжных заседателей?... Что он может знать или понять, или хотя бы предположить, о правде совершенно чужой ему четы, которую он видит всего два десятка минут? Горе этой семьи ему совсем не горе, а - наоборот: он рад, что они дают ему работу, иначе он должен был бы бегать на биржу труда... Да, наконец, должен же ваш безмозглый судья разбираться, кто обращается к нему: кутила и пропойца или степенный человек с высшим образованием, который никогда ни в чём замешан не был?... И как это можно такого человека срывать с государственной работы и за кухонную ссору с женой сажать в тюрьму?!.. Вообще, какое право имеет даже власть вмешиваться в личную семейную суверенную жизнь благопорядочного человека?.. Кто дал право разлучать супругов-христиан, нарушая заповеди Иисуса Христа, Который оказал: „Кого Бог соединил, - человек не разлучит!" А вы разлучаете, будучи сами христианами... Разве это не вопиющее бесправие и анархия?..."
- Я здесь бессилен, что либо сделать...
- Как бессилен? Вы же юрист! Вы общаетесь со всеми судьями и беседуете с ними на эти темы, неужели же вы ни словом не затронули это ужасное явление?!"
- Мы не можем трогать то, что сказано в законе, - слабо парировал Румба, как видно, сам сознавая такую несуразицу. Он явно тяготился разговором, а Игнат Степанович продолжал:
- Вот уж, действительно говорят, что есть такой сорт людей, которые не имеют ни души, ни сердца: это - палачи и судьи. Им ничего не стоит заточить человека на десятки лет в тюрьму или же приказать повесить. Я уверен, что они не провели ни одной бессонной ночи, и ни одного часа не грызла их совесть... Едва ли она у них есть. Я где-то читал, что за всю историю земли ни в одном суде не было вынесено воистину справедливого приговора, потому что человек чудовищно несовершенен, а тем более, когда он знает, что за его действия он не несёт никакой ответственности, и поэтому суды приговаривают подсудимых по аналогии совершенно не разговаривая со своей совестью.. Так есть и так будет до тех пор, пока человек перестанет быть дешевле той бумажки на которой написаны эти, с позволения сказать, ,,законы". Закон не есть что-то незыблемое, он может и должен постоянно совершенствоваться, видоизменяться в каждом деле и каждый раз. Нет и не может быть аналогичных дел, они так же различны, как и все люди. Comparaison n'est pas raison! Даже две совершенно одинаковых монеты всё-таки на какую-то мельчайшую величину, на какие-то микроскопические, но существенные доли, разняться друг от друга. А человек - тем более!... Я вижу, что вас это нисколько не интересует: вы получили свой гонорар ни за что и спокойны, так же, как и тот судья о котором я говорил, когда он выносит решение о казни... Оставайтесь здоровы!"..
Игнат Степанович вышел, хлопнув дверью. Вслед ему неслось „хи-хи-хи", которое он, к счастью, не слышал.
После провозглашения независимости Конго, на всей его территории начались массовые бесчинства, грабежи и убийства белых цветным коренным населением. Игнат Степанович бросил всё своё имущество, которое он успел опять приобрести за последний год, и с одним чемоданом и узелком с продуктами, ждал парохода на пристани. Конго он покидал навсегда. Толпы европейцев наполняли набережную и на всех лицах был написан панический ужас. Вдруг в этой шумящей толкучке перед Игнатом Степановичем мелькнуло знакомое лицо: это был Мумба.
- Вы куда? Тоже эвакуируетесь? - схватил его за рукав Игнат Степанович. Мумба так испугался, что весь задрожал, как в лихорадке. Он даже не мог ничего ответить.
„Я вас спрашиваю: вы тоже бежите в Европу?" - повторил свой вопрос Поселенкин. Прошла почти целая минута, пока Мумба немного пришёл в себя и стал отвечать:
- Да-да... Я... Но я, клянусь Богом, ни в чём не виноват!... Вот вам крест святой... Мумба набожно перекрестился: „Вот, как перед Богом, говорю вам, что я никогда не кривил душой: я судил только так, как мне приказывали свыше... Я исполнял только закон... Поверьте мне.. Вот провалиться мне здесь в преисподнюю, если я вру...
- На кой чёрт мне теперь разбираться - выполняли ли вы закон или нет? Меня интересует другое: почему вы бежите от своих же свободных братьев?.
- Братьев?... Ах, да... Нет у меня родных братьев, а я выполнял закон. Делал всё, что только было по закону, - лепетал Мумба и никак не мог овладеть собой от какого-то страшного животного испуга.
- Но почему вы бежите? не унимался Поселенкин. Злость и ненависть кипели в нём белым ключем.
- Меня там ненавидят и хотели убить... Два раза стреляли в меня, но не попали... Но я судил только по закону... Поймите!
- Жалко, что не попали, - вставил Игнат Степанович, а Мумба продолжал:
- Да, да... Только по закону! Но не моя вина, что законы пишут далеко не мыслящие люди, а идиоты. Они не понимают, что человеческое мышление неразрывно с ростом и развитием государственного организма и мысль есть не только следствие этого развития, но и влияет на него. Мышление человека развивается каждую минуту и постоянно соприкасается с духовными эмоциями и ощущениями разумного человека. А у нас этого нет... Жизнь человека и его мышление всегда едины не только с одним лишь желанием действовать, но и со многими другими, тесно связанными между собой... Так писал психолог Нейсер.
- А где Румба? прервал его Игнат Степанович.
- Румба?.. Его убили три дня назад.
- За что?
- Да, ни за что. Как будто он со своих подзащитных брал деньги вперёд, но ничего не делал в их защиту.
- Это верно! Котузи по заслузи. Не даром же всех защитников, адвокатов да присяжных поверенных не любили, ни Фридрих Великий, ни Наполеон Бонапарт, ни Махатма Ганди (сам юрист).
- А с вашей женой... Я уже не помню её имя... пьяные солдаты всю ночь развлекались под музыку - Мумба сыпал скороговоркой: её нашли мёртвой в её же квартире.
На лице Игната Степановича не дрогнул ни один мускул.
- И мадам Тумбу в реке утопили за то, что она с белыми всё время дружбу вела и своих выдавала.
- Поселенкин презрительно посмотрел на всё ещё дрожавшего судью; потом, круто повернувшись, пошёл прочь.
Долгожданный пароход уже подходил к пристани.
Вл. Дордополо.
|