Гардемарин Ру (часть 1)

                                        Гардемарин Ру

     Как?.. Вы нe знаете гар­демарина Ру?.. Вы никогда о нем не слышали?... Это невероятно, так как его зна­ют не только в России, но и во всем мире. Говорят, что он никогда не был рожден и его никто не видел до его двадцатилетнего возраста. В эти годы он подал проше­ние на Высочайшее имя о принятии его в Морской Ка­детский Корпус и чрезвы­чайно легко был зачислен гардемарином, что можно считать его первым «чудом», так как родители его никому не были известны. Поэтому о нем стали хо­дить разные слухи: то будто бы он бессмертный египтянин, открывший секрет вечной молодости, то будто он - Ангел, посланный на землю за какой-то грех, то говорили, что он дьявол из ада, появив­шийся среди людей, чтобы вводить их во искуше­ние... Красоты он был не поддающейся описанию, скорее женоподобной, хотя цвет лица его больше напоминал пергамент, чем нормальную кожу чело­века. Взгляд был пронзительный, властный, которо­го никто долго не выдерживал, но вместе с тем все его манеры были обаятельны. Он очень любил музыку и немного играл на скрипке, когда ему давал ее кто-либо из кадет. Дружил он только с одним однокашником, с миловидным Павлушей Редькиным, прекрасно игравшим на рояле и предполагав­шим когда-нибудь окончить консерваторию. Играл Редькин всегда серьёзные вещи, но даже и в про­стые вещицы умел вкладывать столько души, что слушавшие его замирали от очарования. В особен­ности всем нравилась в его исполнении «Вторая Рапсодия» Листа.

     Во время его игры Ру часто задумывался, не­движимо смотря в одну точку. Он как будто всем своим существом улетал в неведомые дали и только после того, когда умолкал рояль, он словно про­сыпался и, потирая лоб пальцами левой руки, каза­лось, что-то вспоминал. Однажды кто-то из при­сутствующих спросил его: «Ты спал или мечтал с полузакрытыми глазами?» Ру виновато улыбнулся и ответил стихом Лермонтова: «Но звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли». Впо­следствии кадеты, вспоминая этот ответ, еще упор­нее утверждали, что Ру не от мира сего, и по всей вероятности Ангел, а никакой-то там допотопный египтянин, хотя немного на него и смахивал.

     Несколько раз было замечено, что накануне репетиций или экзаменов Ру, шутя говорил кому-нибудь, чтобы тот хорошо приготовился, так как его-де будут «гонять» по всему курсу, что в дей­ствительности и происходило. Были даже и такие случаи: кто-либо из слабых, но трудолюбивых то­варищей спрашивал Ру, что его спросят на экзаме­не, и Ру всегда безошибочно предугадывал вопро­сы преподавателей.

     Ру  отрицал,  что  знает  будущее,  так  как   его, вероятно, совсем нет, а если есть, то знать его мо­жет только один Бог и никто другой. О нем можно только догадываться, и если очевидна известная за­кономерность повторения, то предсказания возмож­ны и делаются, например, астрономами, которые высчитывают даже точное время затмений, но нель­зя безошибочно предсказать погоду или землетря­сение, или «что день грядущий нам готовит». По­этому о будущем Ру не говорил, да и о прошедшем не распространялся потому, что таковое и так-де все знают.

     В гаданья и спиритизм он не верил, верил толь­ко в силу человеческой воли, часто повторяя сло­ва Христа: Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: перейди отсюда туда! И она перейдет. И ничего не будет невозможного для вас. Эти слова были для него непреложной исти­ной. Он неопровержимо верил им, как в то, что он - человек и существует реально, видит, слышит, осязает, как в то, что существует вселенная. В каж­дом человеке есть такая сила духа и есть воля, но нет веры не только в самого себя, в эту волю и силу, но часто и в то, что он - человек и сущест­вует реально. Скептицизм, недоверие и самомнение властвуют им. Сомнения и логические ошибки, как сорная трава, заглушают ценные ростки миропони­мания. Мир вечно изменяющийся, с вечно движущей­ся энергией в том или ином виде, имеет тоже свою душу, как имеет ее человек.

     В то время еще не знали о расщеплении атома, но предполагали, что атомы могут быть делимы и в них скрыта колоссальная энергия. Ру в своих разговорах высказывал еще более смелые мысли, что во вселенной, состоящей на 90 процентов из водо­рода, меньше материи, чем энергии и меньше энер­гии, чем атомов разума, которые управляют всем миром, создают, дополняют, изменяют и уничтожа­ют законы природы по велению Господа. Эти ато­мы разума как бы экспериментируют в своем уп­равлении вселенной, они ищут совершенства, творят всё новое, ошибаются, исправляют свои ошибки и тоже конечны: рождаются и умирают.

     Они, конечно, не Бог! По его понятию, Бог создал только время, а время уже создало всё, всю Вселенную во всех ее видах и со всем содержимым. О Боге он вообще не говорил, так как, по его поня­тию, Он никем, никогда не может быть познан. Бог - вне нашего предела знаний и рассуждать о Его Существе, доискиваться Его начала, как начала всех начал, - большой грех. Бог - высшее из высших, величайшее из величайших существ, совершенно иного понятия - Святыня.

     Когда с полуусмешкой спрашивали Ру: как, по его мнению, живут атомы разума, он охотно объяснял, добавляя, что это - только его личное мне­ние. Идет, например, человек по улице, и вдруг об­рывается с высокого здания кусок карниза, который падает но голову этого человека и убивает его. Что это? Случай? Несчастный случай или несчастье? Ни то, ни другое, ни третье, это - дело атомов разума. Им почему-то надо было убрать этого человека; или он был им не нужен или же, наоборот, был нужен как раз в этот момент для чего-то иного нам неизвестного.

     В мире всё целесообразно и всё причинно, всё разумно и всё последовательно. Для нас это слепой случай, но для законов природы - ничего случай­ного нет: «Ни один волос не упадет с головы чело­века без Божьего благословения».

     Мы тоже можем управлять случаем; даже боль­ше: можем управлять и самими атомами разума и изменять законы природы в некоторой небольшой степени, если силой веры и силой своего духа бу­дем в состоянии согласовать свою волю с этими атомами и обратим их внимание на нашу необходи­мую истину. Всё это мы имеем в себе. Человек это тот же добрый атом разума, «чудо» природы; чудо в кавычках потому, что человеческих чудес нет, а есть новые явления, часто для нас непонятные. Чу­деса могут быть совершены только осененными Ду­хом Святым, но не лицами, не имеющими даже эле­ментарных основ химии духа, почти равноценной Любви.

     Наука физика оперирует только с определен­ными веществами: звуком, светом, электричеством. Химия изменяет вещества: графит превращает в ал­маз, свинец - в серебро. Атомы разума заново создают то, чего еще никогда не было. Это сверх ­химия духа, наука еще не начатая человеком. Мо­жет быть, через тысячу лет он создаст и ее; ведь есть уже две вещи, которые придумали люди без указания природы, еще не успевшей их создать... Это - колесо и логарифмы. Нигде в мире нет ес­тественного колеса, а у нас оно есть! Рычаг, шар, сложение, умножение есть в природе, а вот лога­рифмов нет. А у человека они в руках.

     Любовь. Что такое любовь? В Священном пи­сании апостол Иоанн Богослов говорит, что Бог есть любовь. Да: это правда, но в нашем животном понятии, в нашей звериной борьбе за существова­ние любовь представляется в четырех видах: лю­бовь супружеская, любовь к отечеству, любовь ма­теринская и любовь к Богу. На самом же деле лю­бовь только одна: эмоциональная, то есть рождаю­щаяся в психике человека в зависимости от обсто­ятельств, его окружающих. Это подтверждается тем, что очень часто - беззаветная любовь превращается в беспредельную ненависть или фанатическая вера в Бога - в воинствующий атеизм. Иногда и наобо­рот.

     Ру страшно не любил денег и никогда не имел при себе кошелька, а в бумажнике у него лежали только немногочисленные необходимые документы и фотография какой-то девушки. Когда его спра­шивали о ней, он, улыбаясь, говорил, что этот сни­мок нашел на улице. Всё же несколько мелких мо­нет лежало в его карманах. Гардемарины это знали и всегда платили за него в своих пирушках, кото­рых Ру далеко не чуждался.

     Как-то произошел неприятный инцидент с од­ним его однокашником: в день своего рождения, совпавшего с каким-то двунадесятым праздником, он пригласил Ру и еще одного юнкера, своего близ­кого друга, в один из загородных ресторанов «кутнуть». Наняли лихача и помчались. Около полуно­чи, изрядно подвыпив, «новорожденный» стал буя­нить, принялся бить стаканы, облил вином одну из приглашенных там девиц. К несчастью, в соседнем кабинете был какой-то гвардейский офицер, возму­тившийся поведением гардемарина. Публика из за­ла требовала вызова полиции. Ру подошел к офи­церу, стал во фронт и извинился, добавив, что они согласился, но когда дело дошло до уплаты по счету, то оказалось, что у виновника торжества, в суматохе, кто-то вытащил из кармана деньги, или же, буяня, он их сам потерял, а у товарищей име­лось только около десяти рублей. Счет был на 94 рубля с копейками. Это было уже совсем плохо: грозил не только скандал, но и исключение из Кор­пуса.

     - Я заплачу, - сказал вдруг Ру. Как ни были пьяны его друзья, а сразу ему не поверили: уже больно невероятное было явление!  Ру спокойно опустил руку в карман и вынул смятую одно рубле­вую кредитку, которую протянул хозяину рестора­на в присутствии официантов и публики.

     - Вот вам сто рублей. Сдачи не надо, - сказал Ру и резко повернувшись, вывел из ресторана обоих товарищей. Никто из присутствующих не сказал ни слова, но все видели, что Ру дал  хозяину только один рубль - желтую бумажку. Тот с благодарно­стью поклонился гостям и, что-то бормоча, прово­дил их до дверей. Когда об этом  «чуде» стало известно в корпусе, то мнения  разделились:  одни говорили, что Ру одно рублевую бумажку превратил  в сторублевую, а другие, - что  хозяин, по своей  душевной доброте, принял ее, не желая компрометации взбалмошной молодежи. Возможно, что это было именно так. Наконец, третьи, которых было, пожалуй, меньшинство, смеясь говорили, что с пья­ных глаз всё это им  померещилось; но эти лица были из числа тех, которые любят ничему нe верить, мало работать, много есть, никогда ни в чем не   нуждаться, всегда любить и быть любимыми.

     Ру имел несколько знакомых семейств в Петер­бурге, где иногда обедал, и где его принимали весь­ма радушно, очевидно, надеясь в недалеком буду­щем считать его женихом одной из милых дочерей этих семейств. Ждали только окончания им Мор­ского Корпуса. Однажды Ру получил письмо: писа­ла дочь действительного статского советника - гла­вы той семьи, где Ру бывал чаще всего. Письмо бы­ло отчаянное: отец проиграл в карты казенные день­ги и пытался покончить жизнь самоубийством. Вы­стрел был в область сердца, но пуля проскочила мимо, и несчастный вот уже два дня лежит в госпи­тале без сознания.

     Через полчаса Ру был уже в госпитале. В об­щей приемной на диване рыдала жена умиравшего советника, а сидевшая рядом с ней ее дочь, глядя куда-то в пространство, еле слышно что-то ей го­ворила. Ру они не заметили. Он подошел к дежур­ной сестре и попросил вызвать к нему главного вра­ча. Тот вскоре пришел.

     - Я - друг пытавшегося покончить самоубий­ством, - представился Ру, - будьте любезны ска­зать мне ваш прогноз. Можно ли надеяться на его выздоровление?

     -  Нет, молодой человек. Только что закончил­ся консилиум  профессоров, которые признали  по­ложение больного безнадежным: выстрел сильно обжег аорту.

     -  А если сделать операцию, - допытывался Ру. Врач слегка улыбнулся, но в ту же секунду серьёзно ответил:

     - Операция не поможет: вскрытие груди не заживит ожога, да к тому же больной очень слаб. Визиты к нему категорически запрещены, кроме близких родных. Врач протянул ему руку.

     - Но, я вас очень прошу, доктор, примите все меры...  Всё, что вы в силах сделать, сделайте, -умоляюще, но властно и категорически сказал Ру, пожимая ему руку. Взгляды их встретились.

     - Это я вам обещаю и сейчас же иду к нему, - как-то покорно ответил врач. Ру подошел к ры­дающей женщине.

     - Не плачьте: он будет жить!.. Поверьте мне, - сказал он ей и, не ожидая ответа, направился к выходу. Через три  недели советник выздоровел и Ру посетил его уже дома.. Разговаривали они наеди­не и при закрытых на ключ дверях; к вечернему чаю не вышли. Было уже поздно, когда прямо из кабинета Ру прошел в переднюю, куда вышла и жена советника. Все ее предложения - остаться, вы­пить чашку чая Ру вежливо отклонил. Он поцело­вал ей руку и надел шинель, которую пытался по­дать ему советник. Старик никогда не был горд, а к Ру всегда относился по-дружески. Затем он по­просил у жены 100 рублей и, отдавая их гардемари­ну, сказал, понизив голос:

     - Я верю в счастье и верю в чудеса, но всё-таки от суда мне не избавиться, если даже я и верну все деньги.

     - От вас я требую только слепой веры, а всё остальное - чепуха. Я верну вам и деньги и доб­рое имя, потому что я люблю вас за вашу откры­тую, чистую душу и честь, а от роковых ошибок

никто из нас не избавлен. Итак, до понедельника! Последующие события произошли на глазах многих свидетелей, когда в субботу вечером, в за­крытом клубе, за карточным столом, вдруг занял место Ру, который никогда до этого в азартные игры не играл. Предварительно он подошел к нахо­дившемуся там полковнику с просьбой сесть за игорный стол; тот от удивления чуть не запел арию из «Пиковой Дамы»: «Уж не узнал ли ты три карты у графини!» Конечно, разрешение было дано и сам полковник присел к его столу посмотреть на игру.

     Банк метал тот самый господин, который выиг­рал у советника двадцать пять тысяч казенных де­нег. Это был завзятый игрок. Первый банк взял Ру, поставив все сто рублей. Второй банк он проиграл, но проигрыш был незначительный, как говорили, скорее для видимости. Третий банк в восемь тысяч опять взял Ру, четвертый в три тысячи пятьсот руб­лей тоже взял он. После девятого выигрыша он встал из-за стола и протянул руку своему партнеру.

     - Вам нельзя обижаться на меня, мой друг, - сказал он ему. - Вы проиграли ровно столько, сколько выиграли не так давно. Эти деньги, строго говоря, не ваши.

     Тому осталось только кисло улыбнуться, но он все-таки ответил на рукопожатие, и как-то смешно пожал плечами, мол, вы правы, «судьба играет че­ловеком...»

     Конечно, весь выигрыш Ру отдал своему другу и тот сумел избежать суда.

     И опять были разговоры в салонах Петербурга об этом «невероятном событии». Говорили даже,

что Ру смошенничал, ловко передернул карты,  на что его защитники отвечали весьма резонно:

     - Ру-де никогда до этого в азартные игры не иг­рал и он настолько честен, что никогда не рискнул бы в аристократическом клубе сделать какую-либо непристойность.

     - Честно ли влиять на партнера своей силой воли или внушением с тем, чтобы обыграть? Ведь это тоже непристойность! - возражали не желавшие видеть в Ру добропорядочного человека. Сам Ру уклонялся от участия в таких разговорах и на за­даваемые ему прямые вопросы отвечал весьма не­определенно: - Может быть, по всей вероятности, возможно, я не думаю... - и так далее. Но, когда произошел следующий случай, затмивший описан­ный, то всё общество пришло в такое замешатель­ство, что директор Корпуса счел необходимым лич­но серьёзно побеседовать с Ру в своем кабинете.

     Дело началось с того, что у профессора, полковника Халтулари, всеми любимого в Корпусе, где учился Ру  вдруг ночью оказалась убитой жена. Убийца не был найден и все улики пали на мужа. В ночь убийства он был только один дома и, кроме того, следствие установило, что с женой жил он

плохо и был в близких отношениях с продавщицей из кондитерской Филиппова. Кроме того, судебная медицина установила, что жена была на пятом ме­сяце беременности. Это сенсационное дело слуша­лось в военном суде и обвиняемый был приговорен к вечной каторге. Приговоры этого суда обжалова­нию не подлежат, исключая прошения осужденного о помиловании на высочайшее имя, что и было сде­лано, но в помиловании было отказано.

         Нетрудно представить, какое впечатление произвела частная беседа директора Корпуса с воспитан­никами. С заметной дрожью в голосе, он сказал, что такое преступление не только  личный  позор полконника Халтулари, но и позор Корпуса. Больше то­го: позор офицера Русской Армии!..              

     - Но я не хочу верить, чтобы Халтулари был способен на подобное злодеяние, - добавил на­чальник. - Из разговоров со всеми вами, я вынес твердое убеждение, что он абсолютно чужд таким поступкам, что он безупречно честен и всеми лю­бим.. Его неудавшаяся семейная жизнь не может быть поставлена ему в упрек уже потому, что это - сугубо личное дело, которое никак не поддается обсуждению извне. В этом его надо только пожа­леть, а не осуждать. Увлечение Халтулари красави­цей надо понимать, не как метод крепостничества, а по индивидуальным законам природы, которые на­ми никак не изучены и нам не понятны. Кроме того, сколько бы ни имел человек задушевных друзей, как бы ни был счастлив в семенной жизни, он всё-таки в своем «я» абсолютно одинок. Из всего хоро­шего можно сделать плохое, и наоборот: всё за­висит от пристрастия, которого никто из нас не ли­шен. Я знаю несколько фактов, когда проповедники большой морали, с пеной у рта осуждали людей за прелюбодеяния, слали им проклятия и предсказы­вали все муки ада, а сами, после такой патетической проповеди, ехали к своим любовницам на свидание. Я не осуждаю таких лиц за их увлечения и такой грех не считаю «смертным» грехом, но осуждаю их за лукавство и лицемерие.

     - Нашего профессора Халтулари надо понять, даже мало понять, надо полностью осознать его психологию, впитать в себя суть его чувств, стать им, стать на его место, пережить всю его жизнь самому, чтобы иметь право бросить в него камень! Я считаю, как, наверное, считаете и все вы, что в данном случае суд допустил ошибку. Ро­ковую ошибку! Мы еще живем в такое время, когда везде вооруженный силач навязывает беззащитно­му свои понятия, веру и мировоззрения. Все люди и народы должны жить независимо от кого бы то ни было, чтобы такой симбиоз был свободен, разумен и честен. Таков по характеру был и наш бывший профессор.

     На глазах Ру и некоторых кадет заблестели сле­зы, жалели просто несчастного человека. Директор закончил свой доклад словами:

     - Вечная каторга это -  медленная смерть. Мучительная смерть! Но нельзя убить преступника, не убив человека, о котором Христос сказал: «Воз­любите ближнего, как самого себя». Я внимательно следил за судебным процессом и могу с полным правом сказать, что недоказанное преступление не есть преступление, а суд прямых улик не получил. Прокурор не доказал его вины вне всякого разум­ного сомнения, поэтому я считаю такое решение суда тяжелой ошибкой. Судили люди, а люди мо­гут ошибаться. Единственно, что было в основании приговора это то, что он был один в доме и, яко­бы, никто другой там нe был, значит, убил Халтулари. Но, так ли это? Я уверен, что он не виновен.

     Когда кадеты выходили из зала, Ру шепнул своему другу, Павлику Редькину:

     - Ничего нет вечного во всей вселенной, а тем более каторги. Наш профессор не будет там!

     Тот только взглянул вопросительно на Ру, но ничего не ответил.

     Ровно через три недели, в три часа ночи, под воскресенье, к тюрьме подкатила коляска. Из ко­ляски молодцевато выскочил офицер в военной ши­нели и вызвал начальника тюрьмы. Тот вышел за­спанный. Офицер предъявил ему пакет, добавив: - Из канцелярии Его Императорского Величества.

     Начальник вытянулся в струнку и отдал честь. Пройдя в канцелярию тюрьмы, вместе с офицером, он вскрыл пакет и прочел приказ на плотной боль­шой бумаге с громадной сургучной печатью: «По повелению Его Императорского Величества Государя Императора предлагаю вам немедленно пе­редать предъявителю сего заключенного Викентия Халтулари.. Генерал-адъютант...» Подпись была не­разборчива.

     Начальник тюрьмы никогда не получал таких приказов. То ли он спросонья, то ли с испуга, в ту же минуту провел офицера в камеру осужденного, который спал глубоким сном. Его разбудили и офицер приказал немедленно одеться и следовать за ним. При выходе офицер спросил начальника тюрьмы:

Почему осужденный был не в кандалах?

     - По распоряжению военного министра, ваше высокоблагородие.

     - Я еще не дослужился до высокоблагородия - сказал офицер, подписывая расписку в приеме

арестованного, я только одно благородие, пока что.

     Они вышли за ворота. Офицер и арестованный сели в карету. Первые минуты они ехали молча. Вдруг офицер взял полковника за локоть и спро­сил каким-то голосом, от которого у того чуть- чуть не остановилось сердце:

     - Скажите честно, полковник, вы убили свою жену?

     - Даю вам честное слово русского офицера: я не убивал.

     - Поклянитесь!

     - Клянусь прахом своей матери и прахом отца! Клянусь всем святым и дорогим мне здесь и за гро­бом, своим счастьем, Богом и...

     - Довольно! - прервал его офицер; потом рас­стегнул  шинель, достал из кармана запечатанный конверт и подал его полковнику.

     - Возьмите. Это инструкции. Конверт распеча­таете, когда будете уже ехать в поезде. А это вам билет на скорый поезд, который отходит в 4.15 но­чи в Томск, где вы и будете жить на вольном поселении. Возьмите этот чемодан. Он ваш. В нем всё, что вам надо... Ну, вот и вокзал. Прощайте! Офицер подал ему руку. Ошеломленный, всё еще не по­нимающий происходящего, полковник пожал руку офицеру и нагнулся за чемоданом. При достаточ­но ярком освещении вокзальной площади он всмо­трелся в лицо офицера...

     - Ру!!!.. - воскликнул он.

     - Тише! Никому ни слова, или я и вы погиб­нем...

     Они молча расстались. Карета скрылась, а пол­ковник уехал в Томск.

     Особое следствие, назначенное но делу бегства Халтулари, ничего не установило, так как ни в па­кете, ни на бумаге, которые привез таинственный офицер, не было написано ни единого слова, но на­чальник тюрьмы клялся, что он ясно прочел письмо на бланке Канцелярии Его Императорского Вели­чества, и стояла большая сургучная печать с дву­главым орлом. После нескольких допросов, началь­ника больше не беспокоили, а поиски беглеца дол­гое время оставались безрезультатными. Его обна­ружили только в 1914 году, когда началась Первая мировая война и гардемарина Ру уже не было в живых. Беглый невинно осужденный, перед смер­тью, поведал некоторым друзьям всю историю сво­его бегства. Друзья не удивились, т.к. в Сибири много было таких беглых по подложным докумен­там, чаще всего, как «Иваны Безымянные». Они то­лько спросили, почему он, честный человек, восполь­зовался бегством, а не вернулся в тюрьму? Ответ был правильный: - Потому, что тогда пострадал бы и Ру. А кроме того, я ни в чем не виновен и от­бывать вечную каторгу только потому, что судьям казалось такое наказание верным, больше чем не­разумно. Следствие велось вяло, не были сделаны основательные розыски убийцы, а главное - суд не принял во внимание моего честного слова рус­ского офицера. Я считал себя вправе воспользовать­ся возможностью бегства точно так же, как суд воспользовался своим правом и властью, осуждая невиновного, вопреки, божеским и человеческим законам.

     - Во время моего освобождения из тюрьмы, не понимал, что происходит и думал, что меня везут уже на каторгу и покорился судьбе, но когда я увидел ясное лицо Ру уже на вокзальной площади, я понял, что если меня спасет он, то я должен сле­довать его указаниям, да и было уже слишком поздно пятиться назад... И я уехал в Томск.

     В дортуарах Корпуса весть о бегстве бывшего профессора произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Все кадеты в один голос сказали, что это мог сделать только Ру, потому что он «дьявол!». Павлик Редькин прямо сказал ему это, на что тог только улыбнулся, ответив:

     - Если бы я был дьяволом, то мне не надо было бы учиться: я бы всё знал. Но я часто не

по­нимаю даже простых вещей...

     - Что же ты не понимаешь? - усмехнулся Редькин.

     - Не понимаю, как это могли астрономы уз­нать, что звезда Сириус называется именно «Сири­ус», а не «Редька», например. А планета Венера на­зывается «Венерой», а не «Валей», в которую ты, кажется, влюблен.

     - Ты всё увертываешься, сказал Павлик, видя, что Ру не хочет продолжать этот разговор. Он отлично знал, что на тему о сверхъестественном с ним говорить бесполезно.

     До, это мог сделать только один Ру и никто иной! Слава о нем понеслась еще дальше. Даже английский посол упомянул его имя в разговоре с Иваном Николаевичем Дурново на балу во дворце.

     Очень скоро после такого случая директор Корпуса вызвал к себе в кабинет Ру, и прямо задал ему вопрос:

     - Где вы были в ночь под воскресенье 21-го августа?

     - В семье Крапоткиных, на вечеринке.

     - Когда вы ушли от них?

     - В начале шестого часа утра, ваше превосходительство, разрешите мне спросить вас: что  это? Допрос?

     - Не-ет... Это не допрос, но меня очень инте­ресует то событие, о котором вы уже догадывае­тесь. Кое-где поговаривают, что организатором по­бега Халтулари были вы. Говорят, что вы подсуну­ли начальнику тюрьмы чистый лист бумаги и ска­зали, что это - приказ Императора об освобожде­нии арестованного. Так ли это?

     - Никак нет. Никакого приказа Императора я не имел и ничего не «подсовывал» начальнику тюрьмы.

     - Даете в этом свое честное слово?

     - Да, даю в этом свое честное слово, - гордо ответил Ру.

     - Достаточно. Я удовлетворен вашим ответом. Я даже рад, что кто-то выкрал Халтулари  и  тем спас его от незаслуженного, по моему мнению, при­говора. Идите... Постойте! Официальная  часть за­кончена, а теперь скажите мне просто, как частному лицу и вашему другу: вы увезли  его  из тюрьмы?

     Ру молчал. - Если вам трудно ответить на этот вопрос, - продолжал адмирал, - то я разрешаю вам... Собственно, в частной беседе я не могу ни разрешать, ни запрещать отвечать. Если трудно от­ветить или не хотите, то не отвечайте.

     - Разрешите итти? — спросил Ру, не ответив на вопрос.

     - Идите!

     Чеканно повернувшись кругом, Ру вышел из кабинета.

                                                                                               Вл. Дордополо

                                          (Окончание следует)

                                                   ЧАСТЬ 2